В первое лето, которое мы проводили на даче за Подольском, у нас появилась еще одна собака, которую я купил в Москве щенком. Это была шотландская овчарка колли с длинной шелковистой шерстью рыжего цвета с белыми пятнами, мы дали ей кличку Тоби. Тоби был очень красив, большого роста, быстро и ловко бегал и служил надежной охраной для наших маленьких черных таксов. Когда во время прогулок появлялись деревенские псы, то Тоби становился в позу, поднимал голову и оскаливал свои большие белые зубы. Этого было достаточно, чтобы нападающие псы останавливались, поджимали хвосты и с ворчанием отходили прочь. Я уверен, что совершенно волчья голова Тоби производила впечатление на других собак. Когда над оскаленными зубами поднималась складками его верхняя губа, и он стоял смирно как зачарованный в ожидании нападения врага, я не помню, чтобы враг не ретировался уже за несколько шагов от уверенной и мощной фигуры Тоби. Можно было часами смотреть на этого красавца, когда он резвился и бегал за брошенной палкой, но той привязанности, той способности понимать людей, какие были в таксах, у него не было. Недаром немцы особенно ценят этих умных коротконогих собак и посвящают им целые сборники рассказов и анекдотов, в которых отмечают их ум, привязанность, догадливость и находчивость в различных условиях общения с человеком.

* * *

Как-то вечером у сестры моей жены собрались знакомые и, между прочим, приехали в первый раз двое новых знакомых юриста. Когда их представляли друг другу, то один назвал свою фамилию Цубербюддер. «Обермюллер», – отвечал другой. Тогда у первого исчезла с лица улыбка и брови сдвинулись, очевидно, он принял это за насмешку и обиделся, но тут вмешалась хозяйка и, улыбаясь, что-то сказала о совпадении необычных фамилий, и недоразумение рассеялось.

По этому поводу я вспоминаю другие странные совпадения фамилий, как, например, в контору постройки Музея изящных искусств пришел инженер, которого звали Лев Оттокарлович Келлер, и встретился он с инженером завода Бромлей, которого звали Отто Карлович Келлерман. В другой раз при постройке здания Северного страхового общества появился мой помощник, архитектор К. Олтаржевский в новом шикарном костюме, и я спросил его, кто ему шьет такое шикарное платье. «Портной Смитт», – ответил он. «А мне шьет просто Митт», – сказал другой мой помощник. «А вы у кого шьете платье?» – спросил меня чертежник К. Зайцев. «Портной Дюшар», – отвечаю я. «А мне – просто Шар», – говорит Зайцев. Все эти четыре портных были более или менее известны в Москве и поэтому такое совпадение, конечно, представляло известный интерес.

* * *

По Театральному проезду на том месте, где теперь стоит большой дом Центральных бань, находился трехэтажный серый старый дом, во втором и третьем этажах которого долго помещался всем известный музей Гаснера. Дом этот со всем содержимым сгорел дотла, после чего был выстроен новый и с новым назначением. Я помню, что я несколько раз был в музее Гаснера и видел вещи, которые в то время казались мне очень интересными.

Отец мой рассказывал, что когда его брата производили из юнкеров в кавалерийские офицеры, то император Николай I, обратив внимание на его малый рост, спросил: «А на лошадь-то ты сам влезешь?» Через два года мой дядя, уже офицером, был на маневрах и, проезжая лесом, потянулся за веткой рябины и сполз с лошади. Лошадь его была очень высокой, и он, при малом своем росте, вел ее до первого пня, чтобы влезть, как вдруг ему навстречу выезжает Николай I и, увидев картину, воскликнул: «Что! Говорил я тебе, что сам на лошадь не влезешь!» Настолько у него была развита память на лица.

Я слышал другой рассказ про Николая I, подтвержденный архивными документами. Какой-то пьяный солдат, сидя в трактире, вел себя вызывающе и на замечания хозяина трактира, чтобы он вел себя приличнее, так как тут висит портрет государя, заявил, что ему плевать на государя. Солдата немедленно арестовали и привлекли к судебной ответственности за оскорбление «Величества». Суд приговорил солдата к смертной казни, которая должна была быть конфирмирована государем. На приговоре Николай I наложил следующую резолюцию: «От смертной казни освободить, сказать солдату, что мне на него также наплевать, а царских портретов в кабаках не вешать». И действительно, я не помню, чтобы в каком-нибудь трактире, пивной или ресторане были бы вывешены царские портреты. Я вспоминал этот рассказ много раз, когда после революции видел портреты Ленина и других наших вождей, вывешенные в самых неподходящих местах: в пивных, в витринах магазинов, в простых лавках и даже – над воротами домов.

* * *

Директора Музея изящных искусств Николая Ильича Романова называли самым двуличным человеком, потому что, с одной стороны, он – «Николай Романов», а с другой – «Ильич».

* * *

Когда мы переехали на квартиру около Разгуляя, то пользовались сначала обычными керосиновыми лампами, но вскоре появились новые, спиртокалильные горелки, которые казались очень удобными. Во-первых, они избавляли нас от этой ужасной копоти керосина и от постоянного беспокойства, что комната со всеми вещами наполнится черным летающим пеплом, от которого с трудом можно было избавиться только при тщательной уборке в течение нескольких дней. Во-вторых, спиртовые горелки со специальными колпачками давали белый свет, даже более белый, чем обычные электрические лампы накаливания, и требовали гораздо меньшего ухода. Не нужно было заправлять фитиль и спирт было удобно подливать через особые отверстия в самой горелке. Позднее уже в нашей части Москвы подвели кабель электрического освещения, и мы сделали у себя в квартире проводку по цене пяти рублей с лампы. Помню это торжественное ожидание первого вечера, когда должно было загореться во всех комнатах электрическое освещение, и просто чудом казалось то удобство, чистота и сила света, к которым мы теперь так привыкли.

На этой же квартире нам поставили в первый раз телефон, потому что в Лефортовском дворце мы пользовались телефоном, стоявшим в канцелярии инженерной дистанции. Номер нашего телефона был – 68.67, и потом мы долго имели этот номер и очень жалели, когда его изменили на другой – 5.31.08.

У нас в доме жил денщик татарин Шерафетин Селяхетинов Алтенбаев, но мы его назвали просто Сергей. Однажды его вызвал по телефону товарищ, и Сергею пришлось первый раз в жизни говорить по телефону. Его удивила не передача звука на большое расстояние, а то, «как эта машина даже татарский язык пропущает».

Хозяева дома Камезаска имели квартиру над нами, во втором