– А зачем тебе говорить, что твоя библиотека – магазин? – спросила Рут. – Ложь – твое природное качество.

– Это магазин, – раздраженно сказала Мирна. – Не думай, будто я не вижу, как ты выносишь мои книги под курткой.

– О, ты многого не видишь, – сказала Рут.

– Например?

– Например, Билли Уильямса.

– Я вижу его. Он разгребает мою тропинку и моет мою машину.

– Мою машину он не моет, – пробормотала Клара; она поймала взгляд Оливье, и они оба ухмыльнулись.

– И что это должно значить? – спросила Мирна. – Он хороший человек, только и всего.

– Тогда почему его нет здесь? – спросила Рут.

– Здесь? – переспросила Мирна, оглядываясь. – С какой стати ему тут быть? Тут разве что-то нужно чинить? – спросила она Клару.

– Я вынуждена сказать «да», – сказала Рут, и Роза рядом с ней кивнула.

– Давайте поменяем тему, – сказала Рейн-Мари.

– Ну, если тему убийства мы исчерпали, – сказала Рут, – а предрассудки нашей библиотекарши не позволяют нам говорить о…

– Предрассудки? У меня нет никаких…

– Я сегодня видел одну из твоих картин, – вставил Жан Ги первое, что пришло ему в голову.

– Ты же знаешь, ты с предрассудками, – сказала Рут. – Ты видишь только то, что на поверхности, и выносишь суждение. Билли Уильямс – всего лишь рукастый мужик.

– Одну из моих картин? Правда? – спросила Клара. – Где?

– Вернее, копию, – сказал Жан Ги. – Одну из нумерованных копий.

– Уж чья бы корова мычала, – сказала Мирна. – Ты разве видела в баронессе кого-нибудь другого, кроме уборщицы? Ты хоть имя ее знала?

– Не настало ли тебе время сделать предложение Габри? – спросила Анни у Оливье, подбрасывая дровишки в костер разговора. – Мы все ждем.

– Ждете? – спросил Габри. – Если он прождет еще немного, то я не смогу надеть на себя свою выходную одежду.

– Вот и весь твой ответ, – хмыкнул Оливье.

– Не обязательно знать, кого как зовут, чтобы о нем заботиться, – заявила Рут.

– И ты заботилась? – сказала Мирна. – Ты даже не знала, что она умерла.

– Я видел твою картину в доме Энтони Баумгартнера, – произнес Жан Ги громким голосом.

– Покойника? – спросила Клара.

– Слушайте, я же думала, что нам не разрешается говорить про убийство, – сказала Рут. – Это несправедливо.

– Мы не говорим об убийстве, – возразил Жан Ги. – Я говорю об искусстве.

– Ты? – в один голос произнесли Анни, Габри, Оливье, Клара, Мирна, Рут и даже Рейн-Мари.

У Розы стал испуганный вид. Правда, с утками такое часто случается. И часто не без причин.

– Что такое? – сказал Жан Ги. – Я культурный человек.

– С большой буквы «К», – подтвердила Анни, погладив его по руке.

– Это верно, – кивнул он. – Merci.

Они рассмеялись, потом Мирна обратилась к Рут:

– Извини, я рявкнула на тебя из-за баронессы. Но нельзя говорить такие вещи о человеке. Нельзя говорить, что у него предрассудки.

– Не у «него», – сказала Рут. – У тебя. Если ты корова, это еще не значит, что не можешь…

– Кто я?

– О какой картине речь? – спросила Рейн-Мари.

– О той, которая… – Жан Ги мотнул головой в сторону Рут. – Не об оригинале, конечно.

– Слава богу, нам повезло: оригинал у нас здесь, – заметила Рейн-Мари.

– Я имею в виду не оригинальную картину, – сказал Жан Ги.

– Да, верно, – согласилась Клара. – Я дала ту копию баронессе. Я забыла.

– Знаешь, Анни права, – сказал Габри Оливье. – Если ты хочешь иметь невинного мужа, тебе следует поторопиться с предложением руки и сердца. Мне не вечно будет тридцать семь.

– Тебе уже сколько лет тридцать семь, – усмехнулся Оливье.

– Я думаю, она подарила картину сыну, – заявила Клара. – Это настоящая трагедия. Вы представляете, кто его убил? Ой, прошу прощения, неподходящий разговор для стола.

Хотя за этим столом те же люди уже не раз в мерцании свечей говорили об убийствах.

– Ну, Рей-Рей, – пробормотал Арман, сняв очки и проведя рукой по усталым глазам, – что ты об этом скажешь?

Они пообедали, приняли душ, а теперь сидели на диване перед камином. Арман читал свой приближенный перевод электронного письма инспектора службы контроля. Оноре, в любимой пижамке «медвежонок», лежал на сгибе дедовской руки с одной стороны, с другой лежала Грейси.

Оноре точно знал, как этим пользоваться. Произносимых слов он не понимал, но воспринимал низкий, теплый резонанс, исходящий от тела деда. Каждое слово излучалось в него.

И потому они существовали на одной волне.

И это была хорошая волна.

Мальчик ухватил большую руку, зажал ее в своих. Почувствовал мягкое поглаживание и поцелуй в макушку.

И запах у него был знакомый. Как у папы.

Пока папа читал о причине убийства.

Потом Арман отложил свой блокнот и понес Оноре наверх, в кровать, где он взял «Винни Пуха». И Оноре уснул, слушая о приключениях Тигры, Крошки Ру, Пятачка и Пуха. И Кристофера Робина. В Стоакровом лесу.

– У меня до сих пор мурашки по коже бегут, – сказала Рейн-Мари, глядя на оригинал в мастерской Клары.

– У меня чуть инфаркт не случился, – сказал Жан Ги. – Представляешь – увидеть Рут в доме Баумгартнера. Парящей над камином.

– Таких, наверно, много в городе, – сказала Рейн-Мари. – Эта картина стала твоим крупным успехом. Прорывом.

– Не, галерея почти ничего не продала, – сказала Клара, созерцая свой шедевр. – Хотя копий сделали немало. Людям нравится смотреть на эту картину. А потом им нравится уходить. И в самом деле, кому нужна такая вещь, – она повела ложкой с мороженым в сторону пюпитра, – в доме?

– Явно Энтони Баумгартнеру, – сказал Жан Ги.

Все трое посмотрели на мерзкую старуху на картине, потом повернули головы и посмотрели в дверь Клариной студии, в кухню, на мерзкую старуху за столом.

Рут продолжала спорить с Мирной. На сей раз, кажется, о том, как следует делать меренги.

– Я предпочитаю что-нибудь покрепче маренго, – услышали они голос старухи.

– Это что – рыба такая, как червяк? – сказал Бенедикт.

– Нет-нет, меренги – это такие пирожные, безе еще называются. Маренго – это вид вермута. А рыба – это миноги.

– Вы меня совсем запутали.

Они повернулись к картине, прислонились к стене мастерской.

– Интересно, что это говорит о покойном? Что его привлекало к этой конкретной картине? – сказала Рейн-Мари.