Я противоречу сам себе? Я проклинал Наполеона за свою сломанную жизнь, а сам хочу сломать жизни другим?

Я сам не знаю, чего я хочу.

Нет, знаю!

У меня ничего нет, кроме моей жизни, чтобы предложить взамен… так вот, я отдал бы все дни, которые отмерит мне Бог, все свои нетронутые богатства, все свои несбыточные мечты за один лишь взгляд на голубую, невероятно голубую, причудливо-голубую воду Фосс Дион… как бы я хотел вновь коснуться ее, вновь окунуться в нее…»

…Едва забрезжил рассвет, когда, подслеповато моргая покрасневшими, измученными глазами, прочитавший все, что написал Араго, хмельной от усталости, Державин побрел на кладбище и сел на могиле Дмитрия Видова, на сей раз найдя ее безошибочно.

Светлая полоса перерезала горизонт, небо наполнилось голубым светом. Он постепенно усиливался, и вот перешел в медно-красный цвет утренней зари; все небо заполыхало, стало багряным, затем посветлело и заблистало солнечно…

Державин коснулся ладонью заросшего холмика, сплел пальцы с травой, проросшей из тела человека, который лежал там, глубоко в земле.

– Зачем? – спросил хрипло. – Зачем ты мне сказал про Араго?

Ответа не последовало, ответ пришлось искать самому, но через некоторое время, когда встревоженный Романчук нашел своего гостя, Державин уже все понял и догадался обо всех возможных ответах. Он оставил соседу деньги, чтобы тот поставил кресты и оградки на могилах Державиных и Константиновых, не забыв, само собой, и про могилу Видова, совершенно правдиво объяснив, что встретился во Франции с его родней и многим ей обязан. Потом Державин раздобыл мешок, куда переложил записки Араго из сундучка, навьючил мешок на своего коня, пополнил запас провианта, чтобы хватило на три дня пути, и отправился в обратную дорогу – в Минск, точно зная, что скажет своему полковнику и что отпишет генералу Чернышеву. При этом он был совершенно уверен, что его предложение будет принято и одобрено. Конечно, предстояло еще многому научиться, чтобы стать другим человеком, но Державин знал, что добьется своего. Он будет защищать свою страну, он будет противостоять таким ее ненавистникам, каким стал Жан-Пьер Араго, и особое, горделивое наслаждение доставляла ему мысль, что он наденет личину врага и обратит замышленное зло в добро.

Державин был тверд душой, мысли его были холодны, и все-таки жажда победы над Араго странным образом уживалась с жалостью, которая невольно пронзала сердце, стоило только вспомнить эту печальную и безнадежную мольбу: «Я отдал бы все дни, которые отмерит мне Бог, за один лишь взгляд на ту голубую, невероятно голубую, причудливо-голубую воду Фосс Дион… как бы я хотел вновь коснуться ее, вновь окунуться в нее…»

И Державин подумал, что, если правдивы слухи о том, будто все реки и моря сливаются воедино где-то в неизмеримой глубине Земли, значит, мечта Араго все-таки сбылась и он пусть и после смерти, но окунулся в голубую воду Фосс Дион!

– Что? – ошарашенно выдохнул Араго, у которого в памяти мгновенно, словно не восемнадцать лет прошло, а восемнадцать минут, ожила сцена: вот он, безнадежно ожидающий смерти в погребе серого особняка, видит, как в узкое окошко, через которое сочится скудный свет, просовывается чья-то голова с длинными кудрявыми волосами. Маленькая ручка нетерпеливо откидывает волосы, и раздается взволнованный детский голосок:

– Дер-жа-вин, это ты?

– Я…

– А это я! – слышит он радостное восклицание. – Это я! Меня зовут Фрази! Ты меня помнишь?

И он не верит глазам, увидев ту же самую малышку, которую вчера поутру выдернул из-под копыт при проезде по парижским бульварам…

– Ты меня спас! – радостно восклицает девочка. – А теперь я спасу тебя!

Сейчас Араго вспомнил даже, что там, на бульварах, она была одета во что-то нарядное, синее, бархатное, а когда сунулась в погреб, на ней было простенькое серое платьице.

За узким окошком виднелся только смутный силуэт и бледное пятно лица, и все-таки это была она, Араго не сомневался, потому что во всем мире только два человека помнили эти ее слова: русский гусар Иван Державин и его спасительница – забавная и отважная французская девчонка по имени Эфрази-Анн-Агнес.

– Фрази? – выдохнул он ошеломленно. – Фрази?!

– Это я, – ответила она уже по-французски, и Араго вспомнил, как та девочка, которую он взял к себе в седло на Итальянском бульваре 30 марта 1812 года, заявила, что она «знать понимать русски немножко». Но потом, в подвале, ее словарный запас иссяк довольно быстро. А сейчас – еще быстрее. Сколько лет прошло!..

Но это не мадам Ревиаль, понял он мгновенно – и ощутил себя счастливым.

– Возьми. Держи крепче, – шепнула Фрази, вырывая Араго из бездны воспоминаний, и через окошко в его руки был просунут ломик, который он от неожиданности чуть не выронил.

– Поддень вертикальный прут крестовины, только осторожней, чтобы она не упала, а то поляки услышат шум и сразу ворвутся в погреб, – велела Фрази. – Сначала расшатай прут снизу, потом сверху. Скорей!

Араго был настолько ошарашен этим явлением из прошлого, что без подсказок, наверное, не сообразил бы, что делать с ломиком. Однако послушался – и через какую-то пару минут металлическая крестовина зашаталась. Цементировавшая ее смесь оказалась удивительно непрочной. Наверное, Араго даже голыми руками смог бы расшатать крестовину, если бы додумался до этого. Еще через минуту ее удалось вытащить – Фрази в это время разбила вторым ломиком крепление со своей стороны, помогая Араго. Но даже когда крестовина оказалась у него в руках, окошко шире не стало.

– А теперь я буду раскачивать камни, а ты их вытаскивай, только тихо, тихо, – прошептала Фрази, и… и, к великому изумлению Араго, она принялась расшатывать своим ломиком камни, обрамлявшие узкое окошко, да так проворно, что Араго едва успевал вовремя подхватывать их, не давая упасть на пол погреба.

– Как это… как это у тебя получается? – прошептал он, и Фрази серьезно ответила:

– Когда я вернулась в Париж и пришла сюда, здесь ремонтировали стену, которую разрушило дерево, поваленное бурей. Рама окна развалилась. Я заплатила работникам, чтобы они расширили окно и закрепили камни только для вида. Конечно, голыми руками их вытащить было бы невозможно, но ломиком – как видишь, легко.

– Но почему ты это сделала? – спросил Араго.

– Потому что я видела… – начала было Фрази, но вдруг настороженно замерла и выдохнула: – Тише! Подъезжает какой-то фиакр!

Оказывается, прошло куда больше времени, чем казалось Араго. Очевидно, тот человек, который собирался съездить в Отель Лямбер за Каньским, не только сделал это, но и вернулся с ним.

«Я не успею спастись, – обреченно подумал Араго, – а главное, не успею увидеть Фрази – эту другую, взрослую Фрази, не успею узнать, какой же она стала, не успею спросить, откуда она вернулась в Париж, где жила, как жила…»