Когда Тарасюк поставил на моем рапорте штамп «Зарегистрировано», в дежурку зашел начальник уголовного розыска райотдела и под роспись в книге КП получил у Тарасюка этот материал с изъятыми мной вещдоками, среди которых были и упакованные в отдельный пакет золотые часы. Потерпевшая девушка тем временем терпеливо дожидалась, когда ей выдадут направление на судмедэкспертизу, но Тарасюк стал морочить ей голову, мол, для этого нужны какие-то специальные бланки. Затем в дежурке появился замполит райотдела Кувалов и стал прозрачно намекать мне, что я погорячился с задержанием сына депутата местного райсовета.

«Запомни, не было там никакого изнасилования, она сама, шалава, дала!» – увещевал меня Кувалов, но до него быстро дошло, что давить на меня бесполезно, и ему пришлось ретироваться. Вмешательство в это дело замполита – еще ерунда. Вскоре Тарасюк получил команду от прокурора района Кравцова доставить задержанного «мажора» в прокуратуру. Узнав, что Кравцов пожелал лично побеседовать с задержанным, я никак не ожидал, что уже через час он отпустит насильника на все четыре стороны. А потерпевшей тот же Кравцов потом заявил, что, мол, «сама дала», да еще и пригрозил посадить ее за то, что она якобы оговорила невиновного парня. Так что понятно, для кого старался Тарасюк, отказавшись выдать ей направление на судмедэкспертизу, которая подтвердила бы факт ее изнасилования. Я знаю, что никто не может меня в чем-либо упрекнуть, но чувство вины перед пострадавшей девушкой осталось на всю жизнь: ведь я лично обещал ей, что депутатский сынок понесет заслуженное наказание, не предполагая, что прокурор выступит в роли личного адвоката насильника.

– Жаль, ты раньше мне все это про Кравцова не рассказал, – вздохнула Зоя.

– И что бы это изменило? Ты бы не вышла тогда за него замуж? – поинтересовался он.

– Ни за что в жизни! – решительно заявила она. – Ну ладно, дело это уже прошлое, – махнула она рукой. – А вот ты зря в розыск не пошел, из тебя бы отличный опер получился, а в своей дежурке ты карьеру не сделаешь.

– Ну, работать в милицию я, допустим, не ради карьеры пошел. А что касается уголовного розыска, то в той паскудной истории, что я тебе сейчас рассказал, и наш доблестный розыск сумел отличиться. Когда Кравцов отпустил депутатского отпрыска, одним росчерком пера сняв с него все обвинения, тот, довольный, что все так легко для него закончилось, заявился в дежурную часть с требованиями, чтобы ему вернули изъятые у него золотые часы. Майор Тарасюк направил этого «мажора» за часами в отдел уголовного розыска, но розыскники вдруг внаглую от всего отперлись, заявив, что никаких часов не видели, знать ничего не знают и ведать не ведают, и перевели все стрелки на меня. Мол, раз майор Ковалев эти часы изымал, вот пусть он их и возвращает, а с них, оперов, все взятки гладки. Когда я узнал об этих претензиях ко мне, то просто обалдел. Мне перед насильником даже как-то неудобно стало за оперов, от которых такого крысятничества я никак не ожидал.

– Подожди, как такое может быть? – удивилась Зоя. – Ведь начальник розыска при тебе получил от дежурного зарегистрированный материал со всеми вещдоками! Тарасюк-то мог подтвердить, что изъятые часы были приобщены к другим вещдокам.

– Он-то подтвердил, но постарался этот инцидент побыстрее замять. Как он мне потом сказал, моя ошибка была в том, что в своем рапорте, который он зарегистрировал, я не указал, что к рапорту еще прилагается протокол об изъятии часов. Вот опера этим и воспользовались и присвоили золотые часы себе, а протокол об их изъятии, в котором они фигурировали как часы из желтого металла, просто выбросили в корзину, будто и не было его в собранном мною первичном материале. И поди потом докажи, что ты не верблюд. «Мажор», правда, поверил мне, а не операм, и еще с неделю к ним таскался в надежде, что они ему все-таки вернут его дорогие часы, но, понятное дело, ничего так и не добился.

Это я тебе к тому рассказал, что в уголовном розыске я никогда не стал бы своим. А с методами их работы мне довелось познакомиться в первые же дни после своего назначения в райотдел, и для меня такие методы абсолютно неприемлемы. В райотделе отдельного кабинета для меня не нашлось, и мне выделили рабочий стол в одном кабинете с замполитом, а кабинет розыска был рядом через стенку. И вот ближе к вечеру за стенкой раздались крики избиваемой девушки. Замполит отреагировал на это: «Ну, блин, розыск уже и девок дубасит» и взял меня с собой разобраться, что там происходит. Выяснив, что молодой опер лупил кулаками в живот семнадцатилетнюю девчонку за то, что она, со слов соседки, украла у той козу, замполит попросил меня успокоить задержанную, а сам вызвал к себе на профилактическую беседу не в меру ретивого розыскника.

Пока девушка вытирала слезы, я созвонился с заявительницей, которая сообщила, что ее заблудшая коза нашлась еще три часа назад. Извинившись перед девчонкой за действия своего коллеги, я напоил ее чаем с печеньем и на служебной «шестерке» замполита подвез ее домой. А что касается «коловшего» ее опера, то никаких последствий для него тот инцидент не имел, и при встрече со мной он потом только ухмылялся, мол, нечего мне лезть в чужой монастырь со своим уставом. И он был прав, для таких, как он, я всегда буду чужим. Одно дело применить приемы рукопашного боя при задержании особо опасного преступника, чему я обучал тех же оперов в райотделе, и совсем другое – пытать подозреваемых, чтобы добиться от них признания в том, чего они, как та девчонка в истории с пропавшей козой, может, и не совершали. Я уже не говорю о том, что подбросить задержанному патроны или наркотики, если улик не хватает, – это для оперов в порядке вещей. В общем, я с первых же дней службы в милиции понял, что работа в уголовном розыске не для меня.

– Ты сейчас затронул тему, на которую опера предпочитают особо не распространяться, а прокуратуре приходиться закрывать на все глаза, – призналась Зоя.

– Ну и мы закроем эту тему. Что с Севой-то делать будем? – спросил Александр.

– Можно, конечно, дать сейчас поручение розыску задержать его, и опера выбьют из него «чистосердечное признание», но как следователь прокуратуры я всегда была против таких методов дознания. Под пытками подозреваемый может признаться в чем угодно, а мне такие признания не нужны. Поэтому нужно сначала найти таксиста, который приезжал на Шекспира в ту ночь, и если он все подтвердит и покажет место, куда отвез своего ночного пассажира с объемной сумкой, тогда Севе уже не отвертеться и на допросе он у меня сознается в совершенном им преступлении под тяжестью предъявленных ему улик, а не кулаков опера.

– Вряд ли он оставил этого таксиста в живых. Если он решился на убийство собственных родителей, то легко мог и таксиста убрать как лишнего свидетеля.

– Я вообще не понимаю, как он мог вывезти на такси труп своего отца в сумке, да еще ночью, если он, конечно, не был в сговоре с таксистом.

– Ну он мог, к примеру, сказать таксисту, что у него сдохла собака какой-нибудь особо крупной породы и ему нужно вывезти ее в какой-нибудь близлежащий лесочек, чтобы захоронить. От трупов своих собак владельцы обычно так и избавляются, и такая версия не вызвала бы у таксиста никаких подозрений. Ну и самого таксиста он мог там же, где и своего отца, закопать.