были так же страшны и смертоносны, как полевые командиры Ичкерии, а когда в театре во время спектакля в пустые дальние ряды обвалился пустой же балкон, это был их «Норд-Ост», и она собирала для газеты истории переживших тот вечер. Теперь Наташа сама вела по четвергам студию юного журналиста, где числилось семь девочек, в каждой из которых она узнавала немного себя; город же перестраивался, перешивался, ни с одной из тех точек, где она когда-то любила постоять и посмотреть, он больше не выглядел так, как тогда. По мере того как она приближалась к дому, книга в руке начинала опять тяжелеть, Наташа больше не пыталась открыть ее; за старым мостом в нее чуть не влетел дурной велосипедист в петушиной толстовке, она выругалась, и он тоже; ей захотелось мороженого, но в остановочном киоске была одна дрянь, и пришлось перебиться.

Уже под собственными окнами она почувствовала, что книга вернула свой обычный вес; ходьба утомила ее, но морока непонимания была еще утомительней, и она решила проверить, что будет, если она двинется, например, в направлении радиополя: все же там были некоторые башни; спустя всего квартал книга заметно полегчала, и Наташа остановилась, соображая еще: катастрофа, повязки, строители; книга будто бы чуть набрала, когда она прошла сотню шагов в сторону стройдвора, но, как только Наташа ускорилась, снова стала легчать. Но куда же ты хочешь, спросила она, я не могу отнести тебя к нам, ты и нас перепишешь или просто сотрешь, подскажи мне хоть что-нибудь, книга; если я просто оставлю тебя здесь, ты же окажешься дома раньше, чем я сама туда вернусь? И я никогда не выбрасывала книг, даже историю коммунистической партии, об которую сломала глаза моя мама. На первые скопленные деньги я купила себе «Тихий Дон», потому что у нас его не было, и, хотя я его все равно не прочла, я горжусь всякий раз, когда вижу его на своей полке. И нигде я не ощущала себя такой защищенной от всего плохого, что может случиться на свете, как в библиотеке, но даже там сегодня выходной. Или все же нам стоит попробовать, книга? До библиотеки было еще далеко, но вызывать снова такси казалось нечестным, и она продолжала идти.

За кварталом слепых тротуар примыкал совсем близко к шоссе, пыль летела в лицо и за ворот, и на всех перекрестках обязательно кто-то сигналил как в последний раз в жизни; когда она вышла к новому мосту с видом на дальние фабрики, стало ясно, что все пока верно: книга потяжелела так, словно бы вся напиталась водой. Ну конечно, сказала Наташа, я должна была сразу додуматься; в мастерских тебе точно было нечего делать, я только зря потратила время. На площади кормили голубей, было трудно пройти; у фонтанов разлапилась белорусская ярмарка, а за ней улицу перекрывал срочный ремонт; она огибала препятствия и кошкой ныряла во дворы, чувствуя все растущую тяжесть в руке. На каком-то балконе бухали и свистнули ей, она чуть пробежалась; на парковке у банка оформляли нелепое происшествие, а на эстраде в парке что-то истошно репетировали; книга весила уже как добрый кирпич, но остановиться и отдохнуть было немыслимо. За парком зевал желтый пустырь, края разбитых плит торчали из песка, как плавники ископаемых рыб; библиотека занимала первый этаж жилого дома по ту сторону, и Наташа, громко дыша, преодолела остаток пути.

Оставив свою ношу на крыльце, она заглянула в окна, надеясь, что кто-то окажется внутри, но тщетно; неподалеку алел супермаркет, и она все же зашла за мороженым и водой, чтобы восстановить хоть какие-то силы. Идя обратно, она зажмурила глаза, надеясь на детское чудо, но книга была на прежнем месте; Наташа села с ней рядом, прижавшись спиной к железной двери в грубых клепках. Что же мне делать дальше, выдохнула она, просто бросить тобою в окно и бежать, или будем сидеть здесь до завтра, пока нас не впустят? Кругом стояла такая тишина, словно из всего района выкачали воздух. Просидев так несколько минут без новых мыслей в голове, она оттолкнулась локтями от двери, помогая себе встать, и железо за спиной ее дрогнуло: Наташа потянула за огромное кольцо, и дверь поползла на нее как военный корабль; следующая, из тонкого дерева, уже была отворена.

Уложив книгу на тот самый стол, за которым она писала обзоры литературных страниц, Наташа вытащила из картотеки самый первый ящик: Адашев оказался всего один, и тот какой-то пчеловод; все это начинало снова бесить ее: для чего тогда было открывать дверь, впору казалось устроить здесь тоже погром, но она вспомнила, что в столе у Светланы Николаевны лежит вековая тетрадь с телефонами и адресами всех читателей, когда-либо переступавших этот порог. На одиннадцати страницах, доставшихся букве А, ничего не нашлось, и Наташа, отдавая дань местным обычаям, отлистала списки до буквы О, где мгновенно наткнулась на Одашева Арк. Павл., 1954 г. р., проживающего на улице Нижней, д. 5, кв. 78. Наташа понятия не имела, где эта улица, и вбила адрес в карту; карта показала, что Наташа на месте. Она спросила еще адрес городской библиотеки, и все правда совпало; разумеется, ее впервые привели сюда ребенком, она никогда не знала, что эта улица называется Нижней. У Адашева был телефон; не давая себе затормозиться, она села за библиотечный аппарат и проворно набрала номер: четыре далеких гудка спустя трубку сняли и усталый голос сказал: поднимайтесь; а еще через секунду добавил: верните, пожалуйста, книгу.

Трубку тут же повесили, но Наташа еще долго кричала в телефон, колотя по столу свободной рукой: я несла этот кирпич через весь город, у меня болят руки и спина, в меня въехал мудак за мостом, мне свистели с балкона, а в парке была такая музыка, от которой случаются выкидыши; вы могли бы спуститься сюда, а не заставлять меня карабкаться к вам на этаж. Когда она вновь взяла книгу, та словно прибавила еще; шепча проклятия, она вышла из библиотеки и обогнула дом: нужный подъезд оказался в другом конце, Наташа прошла весь двор, широко ставя ноги, почти плача от тяжести. У подъезда было не на что присесть, и она опустилась на пыльный асфальт, не заботясь, что ее может увидеть даже кто-то из тех, кто смотрел передачу. Отдышавшись, она в несколько быстрых шагов втащила книгу на лестницу и рухнула вновь: зеленый томик весил теперь как мужнина гиря, нужно было ставить его вертикально, чтобы потом было удобней поднять. У почтовых ящиков между