— Как думаешь, наш король сумеет его образумить? — спросил он.

— Думаю, да, — ответил Жофре, пряча сомнения под маской уверенности. — Когда Ричард поостынет, то увидит несправедливость своего поступка.

— А если нет?

Эта унылая реплика донеслась с оконного сиденья, на котором скрючился, прижав к груди колени, Матье де Монморанси. Жофре ощутил укол жалости, потому как парень казался потрясённым угрозой Ричарда даже сильнее, чем сам Гийом. Самому Жофре проявление тёмной стороны характера Ричарда тоже не понравилось, но он, в отличие от Матье, никогда не смотрел на английского короля как на живое воплощение рыцарского кодекса. Он хотел было предложить юноше тоже утешение, которое обратил к де Барре, но Матье повернулся на сиденье и прильнул к окну.

— Король возвращается! — воскликнул он. — И вид у него мрачный! Как думаете, значит, это...

— Он всегда выглядит мрачным, парень, — заявил Жофре, подумав, что Филипп расточает улыбки не щедрее, чем скряга монеты.

Через минуту Филипп стремительным шагом вошёл в зал. Одного взгляда на нахмуренные брови и стиснутые губы хватило, чтобы понять — миссия закончилась неудачей. Следом пожаловал герцог Бургундский, который покачал головой и скроил гримасу.

— Он не внял, монсеньор? — Когда самое плохое уже свершилось, страхи Гийома пошли на спад, и в голосе его прозвучало невозмутимое хладнокровие человека, проведшего большую часть жизни на полях сражений.

— Нет. — Это короткое слово Филипп вымолвил с усилием, от которого желваки заходили по скулам. — Он остаётся непреклонным и требует, чтобы ты был изгнан с моей службы. Этот человек осмеливается приказывать мне, богопомазанному королю и своему феодальному сеньору!

— Так тому и быть, — промолвил Гийом, потом вскинул голову и расправил плечи. — Я покину Мессину, подчиняясь его требованию, чтобы не ставить под удар наше дело. Нет ничего важнее освобождения Святой земли. Но и обета с себя я не снимаю. Если я не могу отправиться в Утремер с тобой, монсеньор, то никто не помешает мне плыть туда самому!

— Никуда ты не поедешь! — резко бросил Филипп.

Де Барре обвёл собравшихся недоумённым взором. Заметив, что герцог Бургундский не намерен вмешиваться, Жофре подавил вздох сожаления.

— Сир, Гийом прав. Наш поход священен и требует жертв. — Жертв? — Уголок губ короля презрительно скривился. — И какие же жертвы приносит Ричард?

— Быть может, это неправильное слово. Мне следовало сказать «уступок». Я не защищаю Ричарда. Это он неправ, не Гийом. Но в прошлом на уступки приходилось идти ему.

Взгляд Филиппа был таким пронзительным, что Жофре невольно отступил на шаг. Но отступать далее он был не намерен.

— Возможно, тебе не хочется этого слышать, милорд король. Но я обязан высказаться. После захвата Мессины ты потребовал, чтобы Ричард спустил свои штандарты и заменил их на твои. Хотя ты и не принимал участия в захвате города, английский король согласился вывесить знамёна тамплиеров и госпитальеров вместо своих. Он пошёл на уступку. И получив от Танкреда золото, Ричард отдал тебе треть, хотя ты и не имел права претендовать на вдовью долю королевы Джоанны. Снова ему пришлось уступить. А теперь... Теперь твой черёд.

К облегчению Жофре, он получил поддержку с неожиданной стороны, от Гуго Бургундского.

— Как ни печально говорить, кузен, но Жофре прав. Тебе следует уступить, хотя требование Ричарда и неправомерно. Если это поможет сохранить мир, ублажи его сегодня. Пометь услугу как должок, который можно будет взыскать в удобную минуту.

Филипп не слишком доверял мнению Жофре, ибо косо поглядывал на его брак с племянницей Ричарда, а вот суждения Гуго ценил. После долгой, напряжённой паузы король кивнул Гийому.

— Я попрошу Танкреда дать тебе приют в Катании, — сказал он. — Но вот тебе моё слово: когда мы поплывём в Утремер, ты поплывёшь со мной.

Гнев Филиппа полыхал ещё жарче из-за того, что Гийом повёл себя так благородно, не протестовал и не жаловался на несправедливость изгнания. Когда несколько часов спустя прибыл гонец с письмом от Генриха фон Гогенштауфена, король всё ещё бушевал. Взломав печать, он насупился, потому как послание было на латыни. Филипп не владел языком, служившим голосом церкви, словесным мостом, объединяющим все христианские государства. Вместо того чтобы позвать писца или клерка, король сунул письмо кузену.

— Гуго, ты знаешь латынь. Что там написано?

Герцог пробежал по пергаменту, потом поднял полные искреннего удивления глаза.

— Генрих пишет, что мать Ричарда в Италии! В прошлом месяце он встретился с ней в Лоди. — Гуго поразмыслил немного. — Выходит, одна загадка решена! Теперь мы хотя бы знаем, как Ричард узнал о смерти Фридриха Барбароссы раньше нас.

Филипп нетерпеливо тряхнул головой.

— Всё это чепуха. Важно понять, зачем старая ведьма приехала в Италию. Какая причина достаточно важна, чтобы оправдать такое долгое и трудное путешествие в её возрасте?

Король смотрел на Гуго, но все понимали, что он не слушает герцога, а погружён в свои мысли.

— Зачем он вызывал её? — пробормотал Филипп, словно обращаясь к самому себе. — Что теперь замышляет эта свинья?

В Риме у Алиеноры приключилась ещё одна случайная встреча, на этот раз с Филиппом Эльзасским, графом Фландрским, который тоже принял крест и теперь направлялся в Утремер. Граф решил проводить кортеж до Неаполя. Наблюдая за тем, как Алиенора любезно общается с ним, Беренгария могла только удивляться самообладанию будущей свекрови, ведь, как сообщила Хавиза, у королевы имелись веские основания не любить Филиппа. Тот был женат на племяннице Алиеноры, дочери её сестры. После нескольких лет бездетного брака, граф обвинил супругу в измене. Её предполагаемый любовник был жестоко убит, однако с женой Филипп не развёлся. Вместо этого он вынудил её уступить ему права на наследство, богатое графство Вермандуа. По словам Хавизы, многие не верили в обоснованность обвинения. Братья мнимого возлюбленного графини возмутились настолько, что подняли мятеж. Тем не менее Алиенора держалась так, чтобы граф видел перед собой только королеву, но не обиженную тётю. Это лишний раз доказывало Беренгарии, что она вступает в чуждый ей мир, где государственный интерес значит больше, чем семейная солидарность или даже заветы святой Церкви.

В Неаполе путешественников радушно встретил Алиернус Коттоне, городской компалатиус. Он устроил в их честь роскошный пир и передал на время пребывания в городе один из замков Танкреда — каменную крепость на островке в гавани. Там они и стали ждать прибытия