— Я слышала о нём! — воскликнула девушка, и взгляд её загорелся. — Он говорит, что было три эпохи: отца, сына и святого духа, и что близятся последние дни, предшествующие Страшному суду.

— Именно так, миледи, — кивнул Андре. — Прознав, что этот Иоахим считает Саладина шестым из семи главных врагов веры истинной, король сам захотел услышать его пророчества. Мы были очень приободрены тем, что он нам сказал: Саладин будет изгнан из королевства Иерусалимского и убит, и сделать это предстоит королю Ричарду.

Беренгария ощутила приступ гордости, весьма польщённая тем, что именно её суженый избран Господом осуществить пророчество и одолеть грозного супостата Церкви. Сильно порадовало её и то, что он встретился со святым. Эго доказывало, что вера Ричарда глубже, чем можно было судить по светскому образу жизни.

— Иоахим утверждает, что Антихрист, последний из главных врагов веры истинной, уже родился и живёт в Риме, — продолжил Андре. — Если верить пророку. Антихрист захватит апостолический престол, провозгласит себя палой и будет править до второго пришествия Господа нашего Христа.

Де Форс снова вмешался:

— Тут король поправил Иоахима, высказав предположение, что Антихрист уже восседает на апостолическом троне под именем папы Климента Третьего!

Реплика вызвала хохот — все знали, как сильно Ричард недолюбливает Климента. Однако для Беренгарии язвительная острота жениха выглядела тревожно близкой к кощунству, и ей удалось выдавить лишь тень улыбки. Однако следующее заявление адмирала заставило её забыть про беспокойство.

Вскоре после этого король совершил выдающийся акт покаяния: собрав в часовне епископов, он, наполовину обнажённый, преклонил колена и исповедался в греховном прошлом, во время которого поддавался искусу похоти. Он отрёкся от греха и охотно принял наложенную на него епископами епитимью, которые похвалили его за раскаяние и дали назидание вести впредь жизнь человека богобоязненного.

Беренгария слушала, затаив дух, потом улыбнулась, охваченная радостью столь чистой и огромной, что вся как будто засветилась, и на миг обрела неземную красоту.

— Как храбро с его стороны, — прошептала девушка, более впечатлённая этим проявлением осознанного самоотречения, чем всеми легендами о подвигах Ричарда на поле брани. — В Писании сказано, что «Господь не приемлет гордого, но даёт благодать смиренному».

Алиенора пробормотала что-то уместное случаю, но в отличие от Беренгарии её не столько трогало, сколько озадачивало такое наглядное покаяние Ричарда. Она была убеждена, что столь же зрелищная епитимья её супруга в усыпальнице мученика Томаса Бекета являлась скорее плодом отчаяния, нежели раскаяния. Но знала королева и то, что сын значительно эмоциональнее и импульсивнее отца. Более того, имеется в нём тяга к драматическим эффектам, напрочь отсутствовавшая в Генрихе. Достаточно этого, чтобы объяснить его mea culpa[8] в Мессине? Неужели грехи его так велики, что он ощутил потребность в прилюдном покаянии?

Когда с угощением было покончено, пригласили арфиста, а гости разбились на небольшие группы. Вильгельм де Форс уединился на оконном сиденье с графом Фландрским и принялся оживлённо обсуждать последние политические события в Утремере. Морган флиртовал с Беренгарией и её фрейлинами. Алиенора не могла не подметить, что Хавиза старается держаться от де Форса как можно дальше, и ощутила укол сочувствия, поскольку симпатизировала острой на язык графине и знала, каково быть замужем за нелюбимым человеком. Поболтав немного с наваррскими послами, она улучила минутку и отвела де Шовиньи в сторону, чтобы перемолвиться с родичем парой слов.

— Андре, едва ли кто знает Ричарда лучше тебя, ведь ты много лет рядом с ним, — промолвила она. — Скажи, что подвигло его на такое покаяние?

— Полагаю, мадам, причиной тому слова Иоахима. Пророк заявил, что королю предназначено исполнить предсказание, что Всевышней дарует ему победу над врагами и прославит его имя в веках. Разумеется, такое пророчество не могло не согреть сердце государя, но одновременно оно заставило его, видимо, покопаться в своей душе. Когда говорят, что тебе предстоит спасти человечество, это одновременно великая честь и большая ответственность. Полагаю, Ричард хотел быть уверен, что достоин ноши, и ощутил потребность очиститься от прошлых грехов.

Алиенора порадовалась, что спросила Андре, потому как его объяснение выглядело совершенно разумным.

— Хорошо, — с улыбкой заметила она. — После такого прилюдного исповедания Ричард должен был наверняка сделаться чистым, словно агнец Господень!

— Воистину, мадам.

Ответная улыбка де Шовиньи получилась несколько натянутой, потому как даже ради спасения собственной души он не решился бы обсуждать грехи Ричарда с его матерью, пусть даже дамой столь светской. Их с королём связывала дружба, что была крепче кровных уз, ибо она закалилась на полях сражении. Андре сомневался, что даже духовник знает об изъянах кузена больше него, потому одни он с ним разделял, о других подозревал, третьи же ни сам, ни Ричард не расценивали как грех вовсе.

Идя за новой порцией вина для Алиеноры, рыцарь терзался вопросами, с которыми приходится сталкиваться каждому истинному христианину. Он считал себя добрым сыном Церкви, но не мог понять, почему похоть считается таким тяжким грехом. Почему вера должна постоянно находиться в состоянии войны с плотью? Андре покорно слушал предупреждения священника о том, что не следует возлежать с женой в запретных позах, а также в праздники, воскресенья, в дни Великого поста, Рождественского поста или в Пятидесятницу. Однако не всегда следовал этим запретам, и это бросало тень на его брак. Но неужели это так греховно, если Дениза оседлает его или если они займутся любовью при свете дня? Почём человек повинен в блуде, если сгорает от любви к собственной законной супруге?

Ему думалось подчас, что отцам Церкви немногое известно о ежедневных битвах, которые приходится вести простым мужчинам и женщинам. В их мире добрачная связь не считалась грехом, по крайней мере для мужчин, да и прелюбодеяние де Шовиньи в тайне почитал грехом весьма условным. Но как быть с мужчинами, принявшими крест? Обязаны они хранить целомудрие, подобно святым, до момента возвращения к жёнам? Даже самые тяжкие из грехов, свершаемые вопреки природе — к ним причислялся любой из сексуальных актов, который не вёл к зачатию, казался не таким суровым в определённых обстоятельствах. Если бедная пара не может позволить себе ещё одного ребёнка, так ли уж дурно с её стороны избегать беременности? Грех содомии представлялся Андре более понятным и простительным, если он совершался солдатами. Ибо что известно клирикам о близком товариществе людей на войне или о неожиданной, сжигающей потребности, возникающей следом за битвой, после прикосновения к смерти? Всем