сволочь напела дураку в уши, что это его шанс стать царем, что с ним уже все кончено. Без участия злобного старца, его деда, здесь точно не обошлось.

Первый визирь Селим аль Бакар аккуратно тронул задумавшегося царя за плечо.

— Великий царь, наши сторонники за стенами открыли ворота! Бессмертные уже в городе! Скоро с мятежом будет покончено и их главаря приведут к вам в цепях.

Сановник не сказал «Кадияра» или «вашего сына», поскольку Хозрой проклял изменника и повелел вычеркнуть его имя из списков семьи и не упоминать больше никогда.

Продолжая смотреть на дымящийся город, повелитель Сардии подумал: «Это вряд ли — слишком мало людей, чтобы оцепить такой город, как Сардогад. Скорее всего, Кадияр улизнет и сбежит в пустыню к своему деду. Там мне его не достать».

Он резко развернулся, и понимающий его без слов аль Бакар крикнул:

— Коня царю!

Охрана тут же подвела черного как смоль сардийского жеребца. Нога царя уже влетела в стремя, когда командир стражи Тахир Сурани позволил себе недопустимую вольность, остановив повелителя на полушаге.

— Великий царь! — Гремя железом, воин бухнулся на колени. — Позволь мне говорить.

Это было настолько вопиюще, что Хозрой даже растерялся. Такое нарушение этикета требовало сурового наказания, и заслуженный телохранитель мог решиться на подобное, только если царю действительно грозила опасность.

Обутая в замшевый сапог нога вернулась на землю, и Хозрой опустил грозный взгляд на нарушителя.

— Говори!

— Великий царь, — затараторил глава охраны, — мои люди задержали человека. Он сказал, что хочет вас видеть!

— Это все? Ты меня из-за этого остановил? — Вопросительно-недоуменный взгляд царя обернулся к Селиму, словно бы спрашивая, что происходит? Как такой верный и опытный слуга решился на подобный проступок? Остановить царя из-за какого-то нищего, даже не допросив, не выяснив в чем дело, — подобного безрассудства за Сурани никогда не водилось.

Не менее удивленный визирь пожал плечами и обратился к уткнувшемуся в песок стражнику:

— Тахир, ты отдаешь себе отчет в том, что делаешь? Ты сам-то хоть допросил этого странника?

С земли донесся голос человека, обуреваемого ужасом от содеянного и сказанного:

— Он хочет говорить только с царем.

Это было уже выше всякого понимания: чтобы Тахир Сурани, верный пес царя, допустил до своего господина неизвестного просителя, даже не зная, о чем тот хочет говорить⁈ Событие настолько поразило Хозроя, что он заинтересовался, кто же мог сотворить такое?

— Ладно, веди! — Царь передал поводья стремянному и проводил взглядом отползающего Тахира.

Через минуту главный телохранитель вернулся, ведя за собой юношу, укутанного в потертый плащ из некрашеной шерсти. Стража взяла незнакомца в полукольцо, и лишь после Тахир Сурани, с видом человека не совсем понимающего, как все могло произойти, отступил в сторону, пропуская странного путника к своему царю.

— Кто ты и чего хочешь? — Голос Хозроя прозвучал раздраженно и зло, но странника это не смутило. Не падая, как положено, ниц, а лишь склонив голову, он произнес твердо и уверенно:

— Мое имя Алкмен, и у меня послание к тебе, царь!

Опережая уже почти сорвавшийся с губ Хозроя вопрос, юноша вытянул раскрытую ладонь, на которой сверкнул перстень с печатью братства Астарты. Взгляд повелителя Сардии мгновенно изменился и скользнул по лицу визиря: не узнать знак верховного магистра было невозможно.

* * *

В царском шатре, слабо освещенном проникающем сквозь полотно дневным светом, стоял посланник братства и излагал план Эртория Данациуса. Слушателями его были лишь Хозрой и Селим аль Бакар.

Первым порывом царя было придушить наглого ублюдка прямо здесь, не размениваясь на палача и пытки, но он сдержался: ссориться с верховным магистром сегодня было бы верхом безрассудства. После того, как было произнесено имя Ильсаны, гнев мешал ему понять смысл всего остального. Не выдержав, он прервал юношу:

— Твой хозяин сошел с ума! Отдать мою любимую дочь Муслиму? Да я скорее воткну нож в свое сердце, чем позволю этому старому изуверу надругаться над Розой Сардии!

Невозмутимо выслушав гневную тираду, Алкмен продолжил как ни в чем не бывало:

— Мой брат и наставник не сумасшедший, что его предложение только доказывает. Ему не безразлична ваша судьба, и если вы отбросите гнев и эмоции, то поймете это. Туринская армия за перевалом, от прямого марша на Сардогад ее сдерживают лишь стены Ура. Но возможности города не безграничны: еще месяц, два — и что дальше? Спросите себя, сможет ли вы собрать за этот срок новую армию, сможете ли защитить свою семью и страну? Думаю, вы знаете ответ, как и то, что в случае поражения царь Хозрой не сможет исчезнуть, где-то спрятаться и сберечь своих близких. У вас слишком много внутренних врагов, чтобы укрыться в Сардии или за ее пределами.

То, что говорил посланник, было очевидно, но все равно его слова жгли каленым железом, и Хозрой вскричал, желая заглушить рвущую сердце боль:

— Сардийцы не прячутся по норам — они принимают смерть на поле боя с саблей в руке!

Наступила гнетущая тишина — перед своим последним аргументом Алкмен давал время царю остыть и подумать. Наконец он заговорил снова:

— Эрторий Данациус хорошо понимает всю сложность выбора, стоящего перед вами, и предлагает не торопиться. Расскажите о нашем предложении своей дочери, и пусть она сама решит, готова принести себя в жертву или нет. Если откажется, то верховный магистр не будет настаивать, и вам останется только достойно умереть, но если она согласиться спасти свою страну и семью, то вы не должны ей мешать.

Глава 15

С балкона женской половины царского дворца был хорошо виден город: тянущиеся к небу черные полосы дыма, плоские крыши домов, заваленные баррикадами узкие улочки и люди, остервенело режущие друг друга на площади перед воротами.

Ильсана, с ужасом смотрящая на бойню, сжала руку матери.

— Зачем он рвется во дворец? Ведь все кончено — воины отца уже в городе.

Опытной женщине, знавшей о притязаниях парванского выродка — по-другому она его никогда не называла, — было понятно, почему Кадияр пытается попасть во дворец. Почему он, теряя людей и спасительные мгновения, так одержимо стремится пробиться сюда. Ее дочь впитала в себя кровь самых старинных родов Сардии, женитьба на ней поднимет грязного парва совсем на другой уровень. Если он захватит Розу Сардии, то сможет диктовать свои условия не только царю, ее отцу, но и ее деду по материнской линии,