Она лжет. Сказала мне не звонил, отделив себя от мужа. Нам не звонил было бы правдой. Вероятно, Джон звонит матери. То же и у нас с Ло. Когда кто-то спрашивает, как Чаки, я только киваю, а говорит всегда Ло. Я молчу, потому что я лжец. В крайнем случае могу сказать, насколько мне известно, все хорошо. И это эквивалент нет. Не знаю.

Пенни спрашивает, есть ли дети у меня. И я, без какого-либо умысла, говорю, что нет.

Джон

Ищу упоминания о Мелкой, и вот они появились. Нашли ее тело. Но сообщения путаные, детали скрыты, имя не сообщается. В новостях она упоминается вскользь, как послесловие к реальной истории. Основное внимание, в том числе и на национальном уровне, уделяется находке в ее подвале: пять девушек. Все связаны и с кляпами во рту. Видео из разряда тех, что способны распалить страсти: несчастные пленницы выходят из дома Мелкой, закрывая лица. Вспоминаю, что написал Роджер в том письме. «Ты свободен». Интересно, чувствуют ли это девушки. Похоже, что нет. Но приятно сознавать, что они живы, что у каждой впереди своя дорога к чему-то лучшему. Я положил конец жестокому правлению Мелкой, как написали в одной местной газете.

Это не то, что вы думаете. Я не монстр. Смерть другого человека, кем бы он ни был, не приносит мне радости. Но этот случай особенный. Он попал в общенациональные новости, «Нью-Йорк таймс». Такого рода события описываются как чудо. Слушая, что говорят о случившемся, я впервые за все время благодарен полученной силе. Наконец-то от нее какая-то польза, нечто почти сказочное: освобождение невинных девушек из дома ужасов. Пожарные приехали, когда произошел потоп, который спровоцировал замыкание, и начался пожар. Я правильно сделал, что оставил Мелкую на месте. Благодаря мне девушки теперь на свободе.

В качестве награды себе заказываю лучшее в Линне пирожное, клубничное с кремом от «Д’Амичис». В дверь звонит паренек-доставщик.

— Питер Федер?

Слышать выдуманное имя непривычно. Я приоткрываю окно.

— Эй, приятель. Можешь оставить коробку у двери? Там под ковриком пять баксов.

Паренек машет рукой.

— Спасибо.

Запах свежей выпечки расплывается по комнате, и я вдыхаю его, закрыв глаза. Хлоя-которая-пахнет-как-печенье. Съедаю пирожное прямо из коробки, как делала иногда мама. Читаю о девушках, их переживших страх родителях, друзьях, уже считавших их погибшими. Одна похищенная из Вьетнама. Другая — местная. Через каждые несколько минут онлайн появляются новые ужасные подробности пребывания в подвале. Мелкая промывала пленницам мозги, обрабатывала с помощью «SpaghettiO»[82] и героина, заставляла есть лапшу из банки и колоться. Она работала на крупный криминальный конгломерат, занимающийся торговлей людьми. Те, кто занимаются таким бизнесом, худшие из худших. В голове звучат слова Магнуса.

«Мы славно поработали здесь, Джон».

Теперь это не просто слова. И никаких мы нет. Есть только я. Я спас девушек, пусть даже сам того не сознавал, так что все просто. Если бы я не появился в ее доме и не застал ее врасплох в душе, они и сейчас сидели бы в подвале. Включаю «Hippo Campus» и смотрю на остатки моего пирожного, напоминающего свадебный торт, до которого под общий смех добрались жених с невестой.

Желание накатывает, и я не сопротивляюсь, а уступаю ему. Представляю, как обнимаю ее, делюсь с ней пирожным. Вот мы стоим перед нашими друзьями и семьями, она в белом платье, я рядом с ней, и моя рука у нее на талии. Она предлагает мне пирожное, я качаю головой, и она бросает его мне в лицо. Глазурь слепит глаза, начинка забивает рот. Все смеются, а она обнимает меня за шею, притягивает к себе и целует. Ее язык совсем не такой, как у Флори.

Отныне все будет по-другому, потому что я буду другим. Никакого чувства вины. Никакого Судного дня. Я берусь за уборку в квартире. Наливаю в ведерко дезинфицирующую жидкость и добавляю воду. Телефон извещает меня об очередном гугл-уведомлении. Все они касаются Хлои и поступают постоянно, но по большей части никакой ценной информации не несут, а сообщают, например, о ее участии в каком-нибудь арт-шоу. Но сегодня мой день, и в извещении должно быть что-то хорошее. Я сижу в своей чисто вымытой кухне, прислонившись спиной к духовке, и открываю имейл. Представляю ее рядом со мной. Получается неплохо. В мрачном настроении мне это удавалось хуже.

Ссылка еще не открылась, но сердце уже колотится. Передо мной большая заметка о Хлое в журнале «Нейлон». Я рад за нее, за такое ее возвращение в новости. Мы оба кое-чего добились — почти одновременно, каждый по-своему. И сердце скачет, этот маленький пляжный мячик смерти. Я ведь не позволял себе это — читать о ней, смотреть ее картины. Словно на улице с двусторонним движением, она ушла за кадр, будто они с ним полностью оторвались от мира. Так и есть, оторвались. Она снова взялась за кисть и карандаш. И я знаю, что это значит. Возвращение. Страница наконец открывается, яркие краски бросаются с экрана, ее лучистые глаза.

Хлоя.

Сначала я смотрю на картины — ее лицо, скорее, сердечко, чем круг, и глаза подведены не так, как раньше. Она выглядит немного старше, немного бледнее, немного прекраснее. На ней рубашка, которую я не видел раньше, футболка с девизом штата Нью-Гэмпшир — «Живи свободным или умри».

— Я тоже скучаю по тебе, Хлоя. — Я касаюсь пальцем ее рубашки. Следующие три снимка сделаны с камеры телефона. На первом она улыбается, на втором выглядит немного глуповатой, а от третьего у меня мурашки по коже. Ее глаза. Точь-в-точь такие, как в тот день, когда я вернулся и когда она, едва увидев меня, потеряла сознание.

Статья начинается с разговора о ее картинах. Сейчас Хлоя занимается пейзажами, но ее пейзажи — это новый жанр, что-то вроде перевернутого с ног на голову кича. Ее работы пользуются диким успехом не только в Нью-Йорке, но и в других частях света: в Париже, Амстердаме, Стокгольме. Я знал, что она вернется, но было бы неправдой сказать, что все в статье прекрасно и замечательно. Признаться, меня немного задевает, что они совсем не говорят обо мне, том вдохновении, что кроется за этими ее глазами.

Огорчаться не стоит. Да, от моих глаз она ушла к видам Нью-Йорка. Я изменился. Она изменилась. Мы все меняемся.

Следующая тема разговора посвящена ее отношениям с соцсетями. Любовь и ненависть в одном флаконе. Рассказ обрывает реклама лазерной терапии, а дальше идет то, из-за чего я запомню ее навсегда.

— Я верю в уединение, — говорит она, попивая латте. — Думаю, это Нью-Гэмпшир так застрял во мне. Знаете, вообще-то на следующей неделе мы отправляемся домой. Там и помолвку отметим.

Сэйерс, обручившаяся недавно с финансистом Кэрригом Беркусом, говорит, что свою личную жизнь обсуждает редко.

— Но о помолвке, по-моему, нужно дать знать всем, — улыбается она.

Пояснение: Сэйерс и Беркус росли в одном городке, Нашуа, штат Нью-Гэмпшир. Потом они расстались.