2. Среди многочисленных секретов силы Елизаветы самым действенным была ее мгновенная интуиция ко всему, что могло понравиться ее народу, и бережливость, достойная Генриха VII. Скупость, которая является пороком у подданных, у властителей становится добродетелью. Народ требовал у Елизаветы мало свобод, потому что она требовала у него мало денег. Ее годовой бюджет не достигал и полумиллиона фунтов. Она не любила войну — потому что была небогата, а также потому, что была женщиной, да к тому же лишенной жестокости. Иногда она воевала, и успешно, но никогда не бросалась навстречу опасности. Чтобы избежать войны, она была готова лгать, клясться послу, будто ничего не знает о деле, которому только что посвятила все свои заботы, или прибегала к крайнему средству: переносила спор в область чувства, где одержать победу ей помогал ее пол. «Эта страна, — писал испанский посол, — попала в руки к женщине — сущему отродью дьявола». У нее было мало склонности к обширным замыслам, она, как и ее подданные, полагала, что надо жить сегодняшним днем. Англичанам, даже в Средние века, никогда не нравились Крестовые походы, разве что они ссужали деньги другим, чтобы те в них ходили. Многим из советников Елизаветы хотелось, чтобы она присоединилась к Лиге протестантских наций. Королева же долго лавировала и в конце концов выпуталась, ссудив деньги на несколько полков. «Она оказалась здравомыслящей женщиной в мире буйных маньяков, между противоборствующими силами ужасной напряженности — соперничавшими национализмами Франции и Испании, соперничавшими религиями Рима и Кальвина. Долгие годы казалось неизбежным, что ее раздавит та или иная из этих угроз; и она была обязана спасением лишь своему умению противопоставлять окружавшим ее крайностям то, что в ней самой тоже было чрезмерным: хитрость и искусство уверток». Если речь шла об экспедиции или завоевании, она предпочитала, раз уж приходилось проливать кровь, переложить ответственность на других, а в сомнении — воздержаться. Ее правление отнюдь не было избавлено от несправедливости, но сама она в эти трудные времена, быть может, совершила так мало зла, как только было возможно.

Неизвестный художник. Елизавета I, королева Англии, в коронационном облачении. Около 1559

3. Лишь в одном пункте она сопротивлялась пожеланиям своего народа. Палата общин настойчиво побуждала ее выйти замуж. Ничто не казалось более необходимым, нежели упрочить престолонаследие. Пока у королевы не было наследника, ее жизнь и религия находились в опасности. Разве не достаточно было убить Елизавету, чтобы посадить на престол королеву Шотландии Марию Стюарт, правнучку Генриха VII, католичку и жену дофина Франции? Большое искушение для фанатиков. Но Елизавета отказывалась от замужества. Напрасно ее обхаживали короли и принцы. Она со всеми вела одну и ту же игру: кокетство, любезные послания, поэтический, а порой и дерзкий флирт, чтобы всякий раз закончить уверткой нескончаемую партию. Так, она истомила испанца Филиппа II, шведского принца[22], австрийского эрцгерцога, герцога Алансонского, не считая красивых англичан, которые ей так нравились: Лестера, Эссекса, Рэли, царедворцев, солдат и поэтов; она всем позволяла много вольностей и неполных ласк вплоть до того дня, когда женщина вновь становилась королевой, и отправляла их в Тауэр. Чего она желала? Умереть девственницей? Да и была ли она ею? Со времен юности, когда ее отчим, адмирал Сеймур, заходил в ее опочивальню, садился на ее постель и довольно пылко играл с ней, она скомпрометировала себя со многими мужчинами. Ей нравилась их лесть, ей нравилось, когда ее называли королевой фей или Глорианой. Но люди, осведомленные лучше других, склонялись к мысли, что в полной мере она не была любовницей ни одного из них и испытывала к браку физическое отвращение. Окончательно определила ее решение уверенность в том, что она не будет матерью: брак без наследника лишь напрасно отдал бы ее во власть мужа и лишил необычайного обаяния «государыни-девственницы».

Маркус Герартс-младший. Портрет Уильяма Сесила, лорда Бёрли. После 1580

4. Хотя некоторым из красивых юношей, которые ухаживали за ней, и удалось взволновать ее, она всегда умела держать свой ум подальше от помутнения чувств. Советники, которых она себе выбрала, были совсем другого образца. Она взяла их, как и ее дед, из новых людей, сыновей йоменов или купцов, замечательных не своей высокородностью, а умом. В Средние века министрами делали рыцарские достоинства или церковный сан; Елизавета требовала, чтобы ее ставленники были наделены качествами администраторов и двумя новыми чувствами: патриотизмом и пониманием государственного интереса. Ее главный советник Уильям Сесил, ставший затем лордом Бёрли, разбогател на разграблении монастырского имущества и основал род, который, подобно родам Расселов и Кавендишей, будет вплоть до наших дней тесно связан с руководством страной. Если по поводу ума Сесила согласны все современники, то Маколей упрекает его в том, что тот по своей природе скорее был ивой, чем дубом. «Он очень пекся о государственных интересах, но также уделял большое внимание интересам своей семьи. Никогда не бросал своих друзей, пока не становилось опасным поддерживать их, был превосходным протестантом, когда не было выгодным оставаться папистом, никогда не велел пытать тех, у кого, как ему казалось, пытка не может вырвать полезных сведений, и был столь умеренным в своих желаниях, что оставил после своей смерти лишь 300 имений».

5. Суждение суровое и, похоже, несправедливое. Верно, Сесил не выбрал смерть на костре при Марии, здраво рассудив, что жизнь вполне стоит мессы, а позже отправлял на казнь людей, которые не совершили другого преступления, кроме соблюдения по убеждению и вере ритуалов, которые он сам соблюдал некогда из осторожности. Но когда речь шла о государственных делах, Сесил, несомненно, доказывал свое мужество. Он часто перечил Елизавете и в некоторой мере навязывал ей свои взгляды. Он был выходцем из средних классов и превосходно знал их, и знал также, что этим классам нравятся его собственные представления. «Если Великобритания сегодня является нацией, если Англия сегодня протестантская и коммерческая страна, если она может похвастаться определенной преемственностью, не столько даже институтов, сколько их названий, то этими характерными чертами она обязана Уильяму Сесилу, причем больше, чем кому-либо еще». При воцарении Елизаветы он отнесся к ней с крайней недоверчивостью, поскольку не слишком уважал женщин вообще. Осмеливался хулить послов, которые к ней обращались. Но постепенно он научился понимать странное и глубокое благоразумие королевы. В конце концов они образовали превосходную и на диво единую команду, к которой присоединились такие люди, как государственный секретарь Уолсингем, еще более суровый протестант, нежели сам Сесил, желавший, «во-первых, славы Божией, а во-вторых — спасения королевы». Именно Сесилу Елизавета сказала: «Я думаю, что вы преданы государству». А она умела разбираться в мужчинах (в чем и состоит роль женщины). Союз королевы и ее министра стал столь тесным, что о Елизавете можно сказать: она была одновременно мужчиной и женщиной — она сама и Сесил.