— Ну, монна Росси, это я могу предсказать даже без стеклянного шара, — маэстро остановился и больше не приближался.

То ли перспектива разгрома в кабинете его остановила, то ли то, что она и правда прыгнет в канал, как обещала.

— И что же вы тут можете предсказать?

— Ваше платье, ваша сумка, ваши волосы. Вы же не камин чистили в этом доме, — он красноречиво посмотрел на большое пятно золы, красовавшееся прямо на подоле её платья. — Вчера вы были больны и едва дышали, а сейчас собрались прыгнуть в канал с высоты второго этажа? Какое внезапное выздоровление! Так это вы продаёте газетчикам детали расследования? Они что — больше платят? Шестисот дукатов вам показалось недостаточно?

Его голос хоть звучал негромко, но интонация была такой, что жалила будто хлыст.

— Я?! Газетчикам? Вы что, совсем рехнулись?! — воскликнула Миа, едва не задохнувшись от такого нелепого обвинения. — Да мне больше вашего надо, чтобы газетчики ничего не узнали! И вот уж точно я не стала бы им ничего рассказывать даже за пять тысяч дукатов!

— Хм… Любопытно. И почему же вам это нужно больше моего? — маэстро опёрся пальцами о стол и впился в её лицо своим немигающим внимательным взглядом.

О, Серениссима! Как она могла проболтаться!

— Э-э-э, да потому что! Не хватало, чтобы все в гетто узнали, что я на вас работаю! Мне там потом нельзя будет и носа показать! Вы думаете, что это прям вот большая честь — путаться со Скалигерами? У вас патрициев, может, и честь, а в Марджалетте в ваших шёлковых платьях мне могут и голову отрезать. Чтоб вам пропасть! — воскликнула она в сердцах, надеясь, что маэстро устроит такая ложь.

Но ложь маэстро не устроила. Он усмехнулся, покосился на огрызок яблока, лежавший на столе, и внезапно сменил тон.

— Вы повсюду оставляете огрызки «монна-Дамиана-Винченца-и-никак-иначе». Но раз вы зовёте меня маэстро Л'Омбре, то и я, пожалуй, начну звать вас маэсса О'Мелья.*

*прим. Mela ит. — яблоко

— Что? — она растерялась. — Яблочко?

— Яблочко. Почему бы и нет? — он снова усмехнулся. — И чем вы открыли замок?

— Так значит, запереть меня в той спальне было вашей идеей? — спросила она, отталкиваясь ладонью от рамы и понимая, что, очевидно, гнаться дальше за ней он не намерен.

— Ну, вообще-то мессера Оттавио, но я знал, что вы справитесь с этим замком, — маэстро бросил короткий взгляд на открытое окно, а потом развернулся и медленно пошёл к кофейному столику. — Будете кофе, монна Росси? Ранее утро — лучшее время для кофе.

— Кофе? — переспросила она недоумённо.

Она тут в канал прыгать собралась, а он как ни в чём не бывало внезапно решил её угостить кофе?

— Да, кофе, — ответил маэстро, неторопливо разжигая горелку и беря банку с зёрнами. — Раз уж вы встали в такую рань, то, надеюсь, составите мне компанию. Потому что ваша идея с прыжком в канал не самая удачная. Убиться вы, конечно, не убьётесь. Но вы же понимаете, что в этом платье далеко не уплывёте? Я кликну Пабло… Представляете, как он порадуется возможности достать вас из канала багром? Будет ему повод позлорадствовать над вашим жалким видом.

Миа опешила. С чего вдруг с ним случилась такая перемена? Скорее всего, он решил просто отвлечь её внимание.

— Так зачем вам понадобилось изображать фальшивое недомогание и убегать отсюда ночью? — спросил маэстро, и не глядя на Дамиану, принялся молоть зёрна.

Налил воды из графина и поставил турку на огонь.

— Оно было не фальшивым. И… Я не собиралась бежать, — наконец ответила Миа, следя за движениями его рук, и не зная, что ещё сказать.

— Собирались-собирались. Это грязное платье на вас… Сумка с шаром… Причёска на цверрский манер. И вы вышли пройтись по дому в самый тихий час просто так? Ну и дверь вы, конечно, тоже открыли шпилькой или вилкой лишь потому, что решили прогуляться по дому среди ночи? И так внезапно оказались в моём кабинете… Вы же не думаете, что раз я до сих пор не поймал маньяка-доктора, то я настолько плохой сыщик, чтобы не заметить очевидного?

Он посмотрел на неё искоса, и ирония в его словах стала совсем уж явной.

— Послушайте, маэсса О'Мелья, не пытайтесь меня обмануть, я хорошо распознаю ложь. Но если вы расскажете мне правду, поверьте, вам не придётся прыгать в канал из окна, — он говорил спокойно, держа над огнём турку. — Даже если это вы всё рассказали газетчикам, я сам открою вам эту дверь, и вы сможете уйти. Я не стану препятствовать. Я оставлю вам те шестьсот дукатов, что заплатил Ногарола, и вы сможете спокойно покинуть этот дом и не быть мне ничем обязанной. Но только в обмен на правду.

Маэстро обернулся, держа в руках две чашки с кофе.

— Подойдите, — произнёс он негромко, и в его словах она уловила какую-то едва заметную горечь, — вы же знаете, что с моей хромотой у меня и правда не хватит прыти вас поймать.

Что-то было в его словах, и в том, как он их произнёс, и в его взгляде, непривычно тёмном…

Он не позвонил в звонок и не позвал слуг. Он стоял с чашками и смотрел на Дамиану так, что внутри всё замерло и оборвалось, как натянутая струна. Где-то вдалеке на лестнице послышались шаги, а с улицы донёсся звон дверного колокольчика, по которому кто-то ударил веслом — видимо, молочник или угольщик приплыли в палаццо. Дом просыпался, а они стояли здесь, за запертой дверью, и Дамиана отчётливо ощутила, как что-то ломается между ними в этот момент.

Видение родилось внезапно. Мелькнуло перед глазами яркой вспышкой, как будто став ответом на её мысли.

Лестница в палаццо Скалигеров и мессер Оттавио предлагает маэстро руку, чтобы помочь выйти на пирс. Ледяной взгляд окатывает дворецкого и слова бьют, как хлыстом:

— Я разве просил вас мне помогать? — спрашивает маэстро строго.

— Но, синьор… Вам же… трудно…

— Я вполне могу о себе позаботиться. Мне не нужно ваше сочувствие, мессер Оттавио, запомните это. Если мне понадобится ваша помощь, я об этом попрошу. Надеюсь, в будущем мне не придётся снова это повторять?

— Нет, разумеется! Простите, синьор, — дворецкий спешно убирает руку за спину.

Маэстро садится в лодку достаточно легко и кладёт трость подле себя. И лишь когда Пабло отворачивается и берётся за весло, а мессер Оттавио уходит с пирса, лишь тогда его лицо перестаёт быть бесстрастным и искажается мучительной гримасой боли. Он впивается пальцами в борт лодки, некоторое время смотрит на воду и на висках у него выступают бисеринки пота.

Но когда Пабло оборачивается, чтобы спросить о чём-то, лицо маэстро уже вновь такое же, как и всегда.

Миа привыкла к тому, что его лицо обычно было спокойным и бесстрастным. А вот теперь поняла, что только тогда, когда маэстро был уверен, что его никто не видит, он позволял себе слабость — показать свои истинные чувства. И это страдание на его лице стало для Дамианы откровением, словно она ненароком подсмотрела какую-то страшную тайну, какую не должна была видеть.