Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как тут удумаешь.
– Зослава!
Евстигней пригнулся, но когти тварины по волосам евонным прошлися мелким гребнем. Еще чутка, и полетела бы Евстигнеева голова… и надобно не о том думать.
Щит.
Связать.
Сплести. Чтоб стал прочен, чтоб…
– Давай! – Я свила заклятье в клубок да взмолилася Божине: пусть убережет, пусть оный клубок развернется щитом да не будет в том щите изъяну, иначей…
Евстигней подкинул кость, целя тварюке в красный глаз. И что предивно – попал. Вошло копьецо самодельное в голову, и тварь заухала, заверещала человечьим голосом, головою затрясла, заскребла лапами по морде, выдрать силясь…
А Евстигней на землю рухнул да клубочком заговоренным меж ног зверя нырнул.
У меня аж дух захватило.
– Зося! – Он перекатился через плечо и почти успел.
Тварь вдруг замерла и, коротко взрыкнувши, крутанулась. Махнула лапой, да удар по плечах пришелся, запахло свежею кровью.
Царевич выругался.
И рядом очутился.
Я же… я выпустила заклятье, которое развернулося кружевным куполом щита.
– С-спасибо…
– За что? – Я села рядышком с Евстигнеем. Ноги не держали.
Руки и вовсе тряслися.
Даже на том поле заснеженном этакой жути я не испытывала, как ныне… щит стоял. Стоял навроде… тварь сунулась было и отступила.
Заворчала.
И лапою как приложит сверху… ажно в голове моей загудело.
– Да… за все. – Евстигней потрогал рубаху. – Проклятье, задела-таки… глянешь? Слушай, а твой щит, сколько он продержится?
– Не знаю, – честно ответила я. – В тот раз надолго хватило. А сейчас…
Тварь скребанула лапой и заворчала. Обошла.
Морду сунула.
Лизнула… отступила. Она была живою, пусть и мертвою, отчего мне вовсе дурно делалося. Ох, не то чтоб я вовсе мертвяков боялася, но… не знаю.
Недобрым от нее тянуло.
– Ясно. Будем надеяться на лучшее.
И плечо раненое потрогал.
– Рубаху порвала, – пожаловался Евстигней.
– Я дорву…
Кровяное темное пятно расползалось по рукаву, по спине. Евстигней лишь кивнул.
– Ишь, пялится…
Умертвие и вправду перестало бить по щиту, но село напротив, сложило лапы на груди и вперилось в нас единственным красным глазом. Из другого торчал обломок кости.
Я ж ухватила ворот рубахи и дернула.
Ткань расползлася.
– Надеюсь, шрамы тебя не испугают? – Евстигней в мою сторону не глянул, он уставился на тварюку, будто бы пытался взглядом в розум ейный проникнуть.
Сказывал нам Архип Полуэктович, что находилися этакие умельцы, но больше серед некромантусов. А Евстигней некромантусом не был.
Я же на раны его глядела.
Старалась не зело пялится на старые шрамы… от же ж… и досталося ему… будто зверь какой рвал… и, кажись, ведаю я, какой именно. Привозили к бабке с Семухов молодого парня, который то ли с удали молодецкой, то ли с дури, тоже молодецкой, один на медведя пошел.
Мол, у деда вышло завалить, то и он сумеет.
Завалить-то завалил, да только медведь его подмять успел и порвал крепко.
Бабка тогда всю ночь просидела, шила, заговаривала, да… не хватило силенок. Отошел парень. А Евстигнея, выходит, вытащили.
Свезло.
И ныне-то только шкуру тварюка продрала. Кровит, конечне, сильно, но главные жилы целы, за что Божине превеликое спасибо.
Я села рядышком.
Косточку тонюсенькую – уж, надеюся, не человечью – откинула. Надавила пальцами на шею, как то учила нас Марьяна Ивановна. Может, конечне, она и не самый добрый человек, и вовсе замыслила меня извести по своей какой неизвестной надобности, но учила она нас крепко.
Найти точку особую на шее.
Надавить.
Тогда и боль отступится.
После стянуть края раны. Это я делала, только в прежние-то времена иглу брала, в травяном отваре купанную, на огне каленую, да нитку покрепче. Игла-то у меня имелася… нитка…
Ежель выдернуть из рубахи.
Тонковата будет.
Конечно, коль заклятьем скрепить, то самое оно… если сумею скрепить.
Ниточку я вытягивала осторожненько. Евстигней сидел, не спуская взгляда с тварюки. А она глазела на царевича, не моргаючи. Хотя ж, может, мертвым тварям моргать и не надобно?
– Знаешь, мне это не нравится. – Евстигней здоровою рукою пощупал рану. – Задела… ничего, заживет… где ты меня встретила?
– Я Еську искала…
– И тебе голову задурил?
– Неа. – Заклятье не давалося. А на практикуме выходило у меня неплохо, помнится. Марьяна Ивановна еще и нахваливала, мол, до чего скоро и ладно.
А оно…
– Мне докладу бы. – Я потрясла рукой. Успокойся, Зося. Тварюка сидит. Щит стоит. Плечо кровит. Этак все напрочь искровится… – А то не пишется. У Еськи язык…
– Ага, только язык и есть. И еще дурь в голове. С другой стороны… – Евстигней наклонился и руку к краю щита протянул. Тварюка ажно встрепенулася. Небось, решила, что еда сама в рот вскочит. – …у всех у нас своя дурь имеется. А потому к чужой надобно относится с уважением. Зося, ты чего там возишься?
– Ничего.
Заклятье наконец сплелось и к нитке прилипло.
Станет она прочна, крепка.
И плечо болеть не будет, а заодно уж гной с раны отойдет.
– Шей… что-то мне не нравится, как она на меня смотрит. Получается, я опять во сне ходил.
– Ходил.
Игла проходила сквозь кожу туго, все ж таки шкура, пусть и царская, тонкая, а все ж прочней обыкновенное тканины.
– Я… когда перенервничаю, молчать не могу. Тишина на уши давит. – Евстигней головой тряхнул. – За мной такое и раньше водилось. Засну в одном месте. Проснусь в другом. Но уже давно… наш целитель настой давал. Пустырниковый. И еще с дурман-травой, но от него голова тяжелой была. И нельзя долго, привыкаешь. Прошло. Уже пару лет, как отпустило… а теперь снова. С чего бы?
– Не знаю.
Я клала стежок за стежком.
Как бабка учила.
Аккуратно.
И заговор шептала. Не знаю, магия в нем аль суеверия, но лишним не станет.
– Я помню, что голова болела… раньше никогда, а теперь… и так… не скажу, чтобы сильно, скорее занудно… ноет и ноет, ноет и ноет… и в сон клонит. Ерема решил, что я болен… хотел к Марьяне, а я сказал, что не надо. Чужая она… мало ли… просто лег. Глаза закрыл… помню, как они разговаривали… Кирей… точно, приходил… Кирей… а дальше пустота. И тварь. Неожиданно, надо сказать.