мокнет, месит грязь по дорогам, жуёт то, что попадется… Такого можно только пожалеть. Генералы и офицеры вообще бестолковы, грубы, им наплевать на человеческие судьбы. А вот немецкого фельдмаршала Манштейна Астафьев просто боготворил. Говорил, что, осаждая Севастополь, Манштейн не только держал взаперти огромную группировку наших войск в Крыму, но и, по его словам, успел «сбегать» и взять Керчь, сбросив генерала Кулика в море, а потом разобрался и с Октябрьским, который в июне сорок второго, когда стало ясно, что Севастополь придётся сдать, бежал с офицерами штаба из города на самолёте, бросив подчинённых, переодевшись в гражданскую одежду. Оправдывая его тогда, я думал, что Астафьев говорит о наших промахах с мыслью, мол, надо учиться воинскому делу у более умелого противника.

Конечно же, беседовали о чём можно и о чём нужно писать. У каждого был и продолжал накапливаться свой опыт. А строительный материал был один – слово. Чехов утверждал, что, «… написав рассказ, следует вычеркивать его начало и конец. Тут мы, беллетристы, больше всего врем… И короче, как можно короче надо писать… Есть большие собаки и есть маленькие собаки, но маленькие не должны смущаться существованием больших: все обязаны лаять – и лаять тем голосом, какой Господь Бог дал».

Почти про всех ушедших писателей обычно говорят, что они радовались чужому успеху, что они были чужды самолюбия… Но в действительности всё было сложнее…

«Ещё никогда и никому не прощалось, если в своём деле он вырывался вперёд. Не жди тогда пощады, не ищи заступничества, для других ты выскочка, и больше всех его ненавидит тот, кто идёт следом, – признавался Валентин Распутин в «Уроках французского». Впрочем, и самому Распутину не могли простить даже кружку молока, которую он покупал на деньги, выигранные у своих дружков в чику. И даже когда стал известным и востребованным, не без умысла намекали, что мог бы и поделиться…

Я вспоминаю, что Валентина Распутина куда только ни пытались поставить! Несколько раз предлагали возглавить Иркутский Союз писателей. Но каждый раз он благоразумно отказывался. Ну разве можно возглавлять писателей?! И всё же на собраниях коллеги назначали его главным по связям с московскими издательствами и журналами – Валя там везде свой и при случае протолкнёт и наши рукописи.

А-а-а, нет, не проталкивалось! В дело вступало правило естественного отбора, столичные журналы и издательства продолжали печатать Распутина, Марка Сергеева, Шугаева, а другим присылали, как тогда было модно говорить, «похоронки».

К 1980 году у Олега вышло несколько рассказов, а повесть «Родичи» готовилась к печати в издательстве «Современник». Желая поддержать своего младшего товарища, Виктор Петрович написал ему рекомендацию в Союз писателей России. В том же году я познакомил Пащенко с ответственным секретарём по работе с молодыми авторами Союза писателей СССР Юрием Лопусовым, и тот пригласил нас в Свердловск на совещание молодых авторов. Там мы впервые увидели рослого, с ржаной шевелюрой, секретаря Свердловского обкома Бориса Ельцина. Собрали молодых писателей со всего Советского Союза. Приехали поэт из Чернигова Дмитро Иванов, прозаик из Курска Миша Еськов, поэт Михаил Зайцев из Волгограда и прозаик и драматург Юрий Поляков, ставший впоследствии главным ректором «Литературной газеты». Там обратила на себя внимание красивая и яркая блондинка, сотрудница «Литературной газеты» Слава Торощина. Она мёртвой хваткой вцепилась в секретаря обкома, стараясь завоевать доверие у первого лица области. И Ельцину она понравилась. В своём приветственном слове к участникам совещания, вручая нам книгу «Каслинское литьё», Борис Николаевич отметил её шелковистые, пшеничного цвета волосы и собственноручно вручил Славе книгу. Потом мы прочтём отчёт Торощиной о поездке, о встречах на Уральской земле, где она высказала свой либеральный критический взгляд на молодую отечественную литературу.

– Посмотри, как ловко и расчётливо она всех нас поделила на наших и не наших! – поразился Олег, прочитав размышления Торощиной.

– Зато вся читающая Россия теперь узнает о первом секретаре.

– Ты имеешь в виду Бориса Николаевича?

– Леонид Ильич уже порядком надоел. Всем нужен новый и молодой, но и его они быстро приберут к рукам. Поглядывающему на Запад московскому люду нужен свой человек. А ещё нынешняя молодёжь мечтает пить кока-колу, жевать бургеры и ходить в макдональдс.

После Свердловска мы через Москву поехали в Углич, Суздаль и Владимир, чтобы посмотреть, чем живёт Нечерноземье. Любовались храмом Покрова на Нерли, затем экскурсовод показала нам Золотые ворота во Владимире и место, где был убит Андрей Боголюбский. Подивились непредсказуемости и жестокости нравов русской истории (мы тогда ещё не знали, что она пишется каждый день, и нам придётся это увидеть и на своей шкуре прочувствовать). В русской истории ещё не написана последняя глава…

Вечером в саду за чаем с комсомольскими работниками и разговорами о всемирной отзывчивости русского человека мы слушали, как где-то неподалёку вечернюю тишину разрезают пулемётные очереди. Хозяева сообщили, что это на полигоне пристреливают оружия в Коврове. Тогда я ещё и не предполагал, что в девяносто третьем такие же очереди услышу в Москве, у стен Белого дома…

Наши очерки и впечатления о поездке были напечатаны в книге «Мы молодые», которая, как и предполагалось, была выпущена в издательстве «Молодая гвардия».

Из поездки по старорусским местам мы вернулись в Москву, где с утра услышали о неожиданной смерти Высоцкого. Все говорили о нём, в метро, на улицах, в магазинах. Олимпийская столица была немноголюдна, чиста и опрятна, не было обычных очередей, и можно было спокойно купить невиданный ранее финский сервелат и коробки конфет и даже редкое по тем временам «Птичье молоко». Позже москвичи с иронией скажут, нам не надо коммунизма, оставьте нам на всю оставшуюся жизнь Олимпийские игры и заполненные товарами прилавки магазинов.

– Всё в жизни имеет своё начало и свой конец, – изрёк я, посматривая на принаряженных в белые рубашки московских милиционеров. – Завтра вся Россия бросится в Москву скупать колбасу.

– А некоторые приедут, чтобы побывать на могиле Высоцкого. Всё проходит. Только об одних забудут на другой день, а о писателях и поэтах, я имею в виду настоящих, будут говорить и помнить ещё долго, – задумчиво ответил Олег.

К вечеру мы с большим трудом (по звонку Юрия Лопусова) устроились в гостинице Литинститута. Разворачивая простыни, Олег обнаружил на одной из них зажёванную стиральной машинкой огромную дыру:

– Давай на секунду представим, что в Москву приехали Астафьев с Распутиным и их бы уложили спать на драные простыни!

– Ну, если честно, то и они не всегда спали на простынях, – посмеялся я.

– Вот я иногда смотрю на Виктора Петровича… детдомовец, не один раз