«Если ты доверяешь мне, то я знаю, как сделать это по-другому», – вот что я сказал Питу, но он сказал: «Нет». Он хотел сделать это с той же командой и в том же виде, что и раньше. Сообщив это, он вышел. Три часа спустя Билл позвонил с удивительными новостями. Пит сказал, что готов сделать все по-моему. Я получил полную свободу действий. Невероятно.

В течение следующих нескольких месяцев я работал с Робом Ли, моим отличным другом, который делал наш сайт. В свое время он позвал Колина Пейна, чтобы отредактировать видео выступлений для «Томми» с группой студентов из Университета Мидлсекса. Работая над Quadrophenia, они придерживались моего простого видения, и все шоу разворачивалось вокруг того, как мы четверо поем на пленку для повзрослевших себя на сцене. Колин и Роб помогли мне обнажить суть. В итоге у нас получилось современное и актуальное шоу. Пит всегда обладал талантом писать вечную музыку, которая никогда не устареет. Но порой ему нужна была помощь в том, чтобы рассказать историю так, чтобы ее смогли понять все.

Мы начали турне в Санрайзе, Майами, 1 ноября 2012 года, и шоу произвело настоящий фурор. В начале, когда играла инструментальная секция, мы поставили кадры волн, ударяющихся о камни. Теперь у нас были все эти архивные кадры, охватывающие последние пятьдесят лет социальных и культурных потрясений, которые перемежались с видео наших выступлений за многие десятилетия. Мне казалось, это была довольно впечатляющая нарезка. Аудитория была со мной согласна. Они в восторге повскакивали с мест во время этой части. И самое главное, Пит понял задумку. Он понял, что мы нашли путь к первоначальной идее. За девять месяцев мы сыграли перед полумиллионом человек в США и Европе. Профессор Мэри Бирд приехала на последний концерт в туре на «Уэмбли» в июле 2013 года и нашла меня, чтобы поговорить об этом монтаже. Она сказала, что мы отлично запечатлели период конца XX века. Получив высочайшую оценку от уважаемого академика, я почувствовал себя по-настоящему счастливым.

* * *

В 2015 году я отметил пятидесятилетний юбилей The Who тем, что подхватил вирусный менингит. Тридцать шоу на североамериканском этапе турне The Who Hits 50! были отложены. Вместо того, чтобы петь на сцене, я лежал на больничной койке, будучи абсолютно уверенным, что умру. Я звонил людям, чтобы попрощаться. Это был конец, и было очень досадно, потому что после всех усилий мы наконец-то достигли своего золотого возраста. Мы наслаждались собой и друг другом.

Оглядываясь назад, можно предположить, что все пошло не так еще задолго до того ужасного лета. В декабре 2014 года я отыграл шоу в Кардиффе, которое следовало бы отменить. У меня была сильная простуда, но фанаты уже были в зале, поэтому я выступил и испортил свой голос. Мне пришлось приложить уйму усилий, чтобы отыграть тот концерт, и это как-то повлияло на нервы в моей шее. Мы перенесли следующие два концерта, запланированные на стадионе «Арена O2» в Лондоне, на март, и врачи сказали, что я не смогу петь в течение двух месяцев. К февралю я снова начал петь, но мог петь не выше, чем Джонни Кэш. Массажист Фил, человек, который раньше массировал Коби Брайанта, предпринимал все возможное, чтобы облегчить положение, но по мере приближения концертов по-прежнему было паршиво. Фил – один из самых сильных массажистов на планете. У него стальные кулаки и пальцы – вот что требуется, чтобы подготовить мое старое скрюченное тело для сцены. Но даже Филу задача оказалась не по зубам, поэтому он порекомендовал Яна-Яна, доктора из Голландии, которого я немедленно решил вызвать в Лондон на первое шоу на «Арене O2». Я был готов на все ради хорошего концерта. Ян-Ян прибыл в мою гримерную за три часа до начала. Как и большинство голландцев, он был ростом более шести футов, выглядел здоровым и подтянутым и уверенно улыбался. Что отличало его от большинства голландцев, так это то, что он всюду таскал с собой сумку, полную молотков и зубил.

«Где проблема?» – спросил Ян-Ян, и я указал на свою шею. Он велел мне снять рубашку и сесть спиной к нему на переносной столик. В течение следующих нескольких минут он, словно инженер, что-то чертил на моей спине маркером. Пока все выглядело довольно безобидно. Затем он спросил: «Вы готовы?» И началось. Словно какой-то кузнец со всех ног торопился выполнить свою дневную норму. Я слышал и чувствовал, как движутся мои кости. Вообще, меня и раньше били молотком, но чтобы так – впервые. Однако Ян-Ян знал, что делает. Благодаря ему я продержался все те шоу, и к лету снова начал хорошо петь.

* * *

30 июня 2015 года мы играли на стадионе «Зенит» в Париже. Мы только что выступали хедлайнерами в Гайд-парке и на фестивале в Гластонбери, и впервые в этом году я почувствовал, что вернулся. Та ночь в Париже было просто невероятной, но там было жарко как в аду. Снаружи было сорок градусов, но внутрь «Зенита» набилось шесть тысяч человек и каждый из них был словно ходячий электрический обогреватель. Концерт прошел великолепно и плавно, но, когда я вышел за кулисы, я был полностью истощен. Помню, как ко мне за кулисы заглянул Лиам Галлахер. Я люблю Лиама. Он один из последних столпов старой школы рока. Это человек, который пойдет с тобой в разведку и вынесет тебя с поля боя. Той адски жаркой ночью он все еще носил свою парку. Смешно, но было приятно видеть его.

Я вернулся в отель лишь под утро и принял чудесную ванну. Поскольку теперь мы останавливаемся в шикарных отелях, ванные комнаты всегда облицованы мрамором. Выйдя из ванной, я растянулся на полу, который оказался скользким, словно каток. Бывают моменты, когда я скучаю по тем дерьмовым мотелям, в которых мы останавливались. Конечно, дырявый заплесневелый линолеум может показаться не таким эстетичным, как мрамор, но зато он гораздо менее скользкий. Несколько минут я не мог разговаривать от боли, поэтому кое-как вызвал доктора. Он сказал, что все в порядке, поэтому я проглотил пару таблеток аспирина и лег спать, больше ни о чем не думая. В конце концов от небольшого сотрясения еще никто не умирал.

На следующий день вся наша команда села на поезд из Парижа в Амстердам. Это был один из тех замечательных скоростных европейских поездов, о достоинствах которых мы так много слышали, однако именно в нашем вагоне кондиционер накрылся медным тазом. Нам предстояло еще четыре часа в сорокаградусной жаре. Мы сидели в одних трусах и обливались потом, пролетая мимо северных французских деревень.

Один концерт и два дня спустя я был дома, собираясь отправиться на репетицию шоу в Актоне, которое я устраивал со своей группой на фестивале Криса Эванса CarFest. Но мне пришлось все отменить, потому что я заболел гриппом. Не знаю, была ли болезнь как-то связана с ударом по голове, но сейчас мне кажется, что инцидент в гостинице мог спровоцировать все это. В следующие несколько дней мне становилось все хуже и хуже. Меня положили в больницу, где проверили на все, что только можно: СПИД, туберкулез, лейкоз. Четыре поясничных прокола и два сканирования мозга, каждое из которых лишало меня слуха на пару дней, – все это было весьма неприятно.

На фоне этих событий я потихоньку начал сходить с ума. У меня постоянно возникала пелена перед глазами, случались провалы в памяти, галлюцинации. Мне было трудно понять, где я и что происходит. В какой-то момент я просто встал и вышел из больницы, чтобы посетить стоматолога. После этого медсестре было велено сторожить мою дверь, но мне все же удалось сбежать. Я не могу объяснить вам, почему я так хотел выбраться оттуда. Просто однажды утром я пришел в Холмсхерст и наотрез отказался возвращаться в Лондон. Спустя три дня после моего бегства Хизер твердо настояла на своем. Мне не становилось лучше, я нес полную чепуху, и мне было очень больно. Я вернулся в больницу, где меня продолжили тщательно осматривать. В самый разгар моих мучений, до того, как удалось выяснить, что это такое и мне прописали правильные лекарства, агония стала просто невыносимой. Я валялся в слезах. Ничто не могло сравниться с этой болью.