– О Нора… – глубоко вздохнул я. – Это потрясающе. Мне прийти утром?

Мне показалось, что она готова засмеяться. Ее губы дрогнули, а глаза сощурились, превратившись в две сверкающие черные щелки.

– Приходи, когда сможешь, – сказала она. – Но не слишком рано, иначе я буду еще в постели.

Я снова ожил и теперь был вполне готов улыбаться при виде остальных и весело притворяться, что замечательно провел время, сердечно прощаться и благодарить мисс Гилхоли, когда она сказала, что хочет видеть меня на следующей своей вечеринке, – то есть я был готов делать все, что было совершенно чуждо моей природе, но что я исполнял сейчас, поскольку знал, что Нора действительно неравнодушна ко мне.

Я был словно на небесах, возвращаясь пешком к «храму тамплиеров», и звон трамваев казался мне музыкой.

Помимо регулярных еженедельных писем от мамы, другой почты я не ждал. Поэтому открытка, которая пришла в среду с утренней почтой и была вручена мне за завтраком миссис Тобин, стала для меня событием. Она была от Пина, с таким коротким текстом: «Почему ты не зашел ко мне? Я буду ждать тебя на этой неделе в среду или четверг в обязательном порядке».

Но я уже отказался от Пина. Его оценка моих способностей или отсутствия таковых больно задела меня, и я не хотел, чтобы меня снова допрашивали и прогоняли. Если он сделал вывод, что мои перспективы плачевны, тогда зачем он мне? Я не собирался к нему идти. Следовало подождать возвращения мамы, прежде чем пытаться улучшить мою ситуацию.

Тем не менее, по мере того как время шло, я все чаще вытаскивал открытку из кармана и смотрел на нее. Во всяком случае, она была необычной. И я начал спрашивать себя: может, открытка содержит какую-то срочную просьбу? Тогда, если честно, у меня есть обязательства перед старым учителем. В конце концов, с характерной для меня непоследовательностью, в семь часов вечера я стоял, стуча в дверь номер двести двенадцать на Хиллсайд-стрит.

Это был пансион явно скромного уровня, что я определил по запаху вареной капусты в голом маленьком холле и по растрескавшемуся линолеуму на лестнице, ведущей к жилищу Пина, однокомнатной квартире на третьем этаже в задней части дома. Пин читал у окна, но явно ждал меня и встретил без упреков. За его плечом я сразу же обнаружил то, что предназначалось гостю, и для чего, очевидно, ему пришлось залезть в собственный кошелек. На круглом столе у окна стояли бутылка лимонада и тарелка сладкого печенья.

– Лоуренс, – начал он, усадив меня, – я тут как-то подумал, что другого такого случая может и не представиться. С тех пор я этим и занимаюсь.

– Да, сэр, – послушно сказал я.

– Прежде всего позволь предложить тебе немного подкрепиться.

Он налил лимонада и гостеприимным жестом пододвинул ко мне печенье.

– А вы сами разве не хотите, сэр?

Он улыбнулся и покачал головой, потом, понаблюдав за мной несколько минут, сказал с некоторой значительностью:

– Лоуренс, я хочу поговорить с тобой об Эллисоне.

– Эллисоне, – тупо повторил я.

Он кивнул и, соединив кончики пальцев, так что его ладони образовали перевернутую букву V, наклонился ко мне:

– Как ты, наверное, знаешь, в университете есть всевозможные фонды, гранты, стипендии и прочее, что там полагается. Некоторые из них необычны и в то же время вполне приемлемы для ученого совета, ты даже можешь назвать их особенными, в той мере, в какой они отражают характер грантодателя. – Он сделал паузу, держа меня под таким пристальным взглядом, что я забыл прикончить печенье. – Так вот, Джон Эллисон был странным человеком, Лоуренс, – мельник в Форфаре с весьма скромным бизнесом, не шибко грамотный, но ярый шотландский националист, помешанный на истории Шотландии. Я склонен думать, что он каждый год ездил в Бэннокберн в годовщину битвы[103]. Во всяком случае, перед смертью в возрасте восьмидесяти трех лет он завещал учредить именную стипендию – это по тридцати фунтов в год в течение пяти лет для тех, кто хочет поступить в университет и напишет лучшее эссе, посвященное памяти исторического персонажа Шотландии. Тема заранее неизвестна, оглашается преподавателем богословия, на написание эссе дается два часа в университетском зале в последний день первой недели августа. Впереди еще около трех месяцев. – Он снова сделал паузу, потом тихо, но внушительно сказал: – Лоуренс, ты не хотел бы за эти три месяца проштудировать историю шотландцев и потом сесть и написать эссе?

Я тупо уставился на него. Моей первой реакцией, не считая удивления, был, в общем-то, инстинктивный отказ. Идея была настолько неожиданной, условия получения стипендии столь нелепыми, чуть ли не на грани абсурда, а мои знания в этом отношении столь сомнительными, что я шарахнулся в сторону, как кролик в нору. Я знал, что не смогу этого сделать, что все это совершенно не мое, и тут же приступил к формулировке своего отказа, по правилам логики и в выражениях, менее всего обидных для Пина.

– Спасибо, что вы так беспокоитесь обо мне, сэр. Но когда вы говорите о времени, то забываете, что у меня есть работа, которая отнимает бо́льшую часть дня.

– Я говорил о твоем свободном времени, Лоуренс. По вечерам и, возможно, по ночам ты мог бы с моей помощью погружаться в историю.

– Но где мне взять книги?

– С моими нынешними возможностями я мог бы подобрать в университетской библиотеке все нужные тебе книги и многое другое. Редкие книги, великолепные, интересные книги. – Он добавил со значением: – Твоя любовь к книгам известна.

Это меня ужалило – уже давно я не брал в руки ничего более серьезного, чем еженедельные «Пикантные новости» миссис Тобин.

– В любом случае, – сказал я, – у вас нет никакой гарантии, что мое эссе будет лучше тех моих ранних детских упражнений. И вы уже поставили меня в известность, что я полуобразован.

– Тем не менее ты умный, Лоуренс, – сухо возразил он. – Кроме того, я сомневаюсь, что основным критерием тут будут литературные данные. Для членов комиссии важнее национальный дух.

– Национальный дух! – запротестовал я. – Я наполовину ирландец!

– Это позволяет тебе мысленно перевоплотиться и стать еще более шотландцем, чем сами шотландцы.

Это мягкое, но коварное давление подтачивало меня.

– Нет, я действительно не чувствую себя готовым к этому. Я еще слишком молод, чтобы поступать в университет. Я предпочел бы подождать, пока не вернется мама. Ее курсы оканчиваются в сентябре. Когда она получит назначение в Уинтон, ей будет положена комната или маленькая квартира. Тогда я смогу снова пойти в школу.