– Да, не много, Нора. Но я не очень-то и настроен на веселье.

– Этим мы и должны заняться. И всем, что с тобой происходит. – Она взяла шляпку с туалетного столика. Это была небольшая соломенная шляпка с розой на полях. – Но не сейчас, дорогой Лоуренс. К нашему стыду, я и мисс Донохью должны быть на одной встрече, которую нельзя отложить.

– Я немедленно удаляюсь, – поспешно сказал я.

– О дорогой, не слишком ли мы чувствительны! – Она закончила надевать шляпку перед зеркалом и повернулась. – Скажи, она мне идет? Только поосторожней в выражениях, эта модель из выставочного зала, – рассмеялась она. – О Лори, ты такой смешной парнишечка, но если я хоть чуточку разбираюсь, то хороший. Теперь послушай: мы все – мисс Д., Теренс и я и еще кое-кто – пойдем во второй дом «Альгамбры» в субботу вечером, и ты пойдешь с нами, если только, – она насмешливо посмотрела на меня, – не станешь от этого еще более несчастным!

– О нет, не стану, Нора.

– Тогда встретимся у входа в партер в девять часов. У нас будут билеты.

Я вышел из дома и пошел в трансе от счастья, которое, когда я инстинктивно свернул в парк, сменилось тревожной волной экзальтации. С какой добротой встретила меня Нора, как естественно и ласково ко мне отнеслись, пригласили на еще одну встречу, дали мне почувствовать, что я им нужен. Никто никогда не целовал меня так… никогда, никогда в жизни. Все во мне, таком неискушенном, продолжало трепетать от мягкого тепла этих губ, и я чувствовал, как в тягуче-медвяном пространстве мое сердце плывет к моей кузине. Внезапно вспомнив свои абсурдные фантазии насчет Ады, с которой я даже не имел права заговорить, я покраснел. То было просто детской игрой. А это было настоящее. Я вырос. Я понял жизнь. И пока я топал по дорожкам в темпе, от которого меня пробивало по́том, я начал представлять себе будущее, когда мы с Норой будем вместе. Я больше не чувствовал себя одиноким, и Уинтон перестал быть пустыней.

Внезапно на тропе вдоль реки мой рассеянный, обращенный долу взгляд отметил какой-то неподвижный и странный, но что-то напоминающий предмет, резко вклинившийся в мою блаженную медиацию. Разумеется, в далеком прошлом я был знаком с этой черной культей, которая заканчивалась уголковым железом, прикрепленным к ортопедическому, на высокой подошве, ботинку. Я инстинктивно остановился и поднял голову. На скамейке в парке одиноко сидел чуть усохший человек в черном куцем костюме – целлулоидный воротничок и веревка черного галстука – и смотрел на меня с доброжелательной полуулыбкой.

– Лоуренс Кэрролл, – сказал он.

То, что он узнал меня нынешнего после семилетнего перерыва, настолько поразило меня, что я выпал из своих грез и невольно ответил:

– Пин Рэнкин! – И затем, поспешно извинившись: – О, простите, сэр. Невольно вырвалось… Я так удивлен, что вы меня узнали.

– Я бы везде тебя узнал, Лоуренс, – приветливо сказал он, пригласив жестом сесть рядом. – На самом деле, несмотря на то что ты вытянулся, ты ни на йоту не изменился.

Не зная, как оценить сказанное им – как комплимент или как укор, – я послушно присел. Он продолжал рассматривать меня.

– Ты гуляешь ради удовольствия или ради пользы?

У меня было безумное, неистовое желание открыть душу и рассказать ему о Норе и о том великолепии, что столь блистательно изменило мою жизнь. К счастью, теперь я был достаточно здравомыслящим, чтобы сдержать этот порыв.

– На самом деле ни то ни другое, сэр. Я возвращался на Аргайл-стрит.

– Почему именно на Аргайл-стрит?

– Там я работаю.

– Работаешь? В каком качестве?

– Ну… я, сэр, вроде как ученик на оптовом складе.

– Ты хочешь сказать, что бросил школу? – Когда я кивнул, он вопросительно посмотрел на меня и пробормотал: – Тогда мы в одной лодке.

– Вы ушли на пенсию, сэр? – тактично спросил я.

– Если можно так выразиться, – сказал он. – На самом деле меня отправили на пенсию. Но я, слава богу, все еще в активе – у меня довольно интересное дело. Я занимаюсь хроникой прихода в Арденкейпле, Лоуренс. У меня доступ ко всем записям в университетской библиотеке, и теперь, когда я снимаю неподалеку отсюда тихую приличную комнату на Хиллсайд-стрит, имею все условия для того, что можно назвать занятиями любимым делом.

Он по-прежнему был тем же тихим, обыкновенным маленьким человечком, привычно извлекающим все возможное из своей нынешней ситуации, что не вызвало у меня особого энтузиазма, и, слишком переполненный собственными темами, чтобы должным образом оценить нашу встречу, я начал искать повод сбежать, когда он сказал:

– А теперь расскажи мне о себе.

Без всякой охоты я вскользь очертил контур событий с момента смерти моего отца, о которой он слышал. Но моя краткость его не устроила, и он продолжил пытать меня, сопровождая мои ответы сдержанными возгласами интереса и сожаления, пока не выжал из меня всю мою историю без остатка.

Когда я наконец умолк, разумеется разбередив себя, я ждал услышать от него в качестве награды слова сочувствия. Вместо этого, задрав голову, он принялся теребить свою остроконечную седую бородку. Наконец с отсутствующим видом он сказал:

– А твоя бедная мать была такой счастливой привлекательной дамочкой. – Затем, прежде чем я смог оправиться от шока после такой реплики, которая в устах мистера Пина казалась почти неприличной, он снова взглянул на меня, затем в сторону, что заставило меня почувствовать, что он готовится сказать что-то неприятное. – Я горько разочарован в тебе, Лоуренс, я думал, что ты мальчик со светлой головой. Я никогда не мог и представить, что ты станешь клерком на товарном складе.

– А как бы иначе я выжил? – возразил я.

– Дюжиной разных способов. Прежде всего – демонстрацией сообразительности. Ты ведь хочешь туда, не так ли? – Он ткнул бородкой вверх, намекая отнюдь не на небо как на место моего предназначения, а в направлении университета, который был гораздо ближе к нам, сидевшим у реки, то есть на холме перед нами.

– Я давно хотел заниматься наукой или даже медициной, – коротко ответил я. – Я много чего хотел, да не получил.

– Тогда почему бы тебе не попробовать что-нибудь посложнее? Существует множество университетских стипендий для умных мальчиков, особенно в области изучения классических языков. Ты ведь умный, не так ли?

– Я не знаю. Надеюсь, что да.

– Тогда давай проверим наш уровень. – Он говорил с энтузиазмом и, пока я изумленно смотрел на него, вынул из внутреннего карман пиджака, обшитого шнурком, тощую потрепанную книжицу в черном сафьяновом переплете, похожую на мой молитвенник.

– Это мой Новый Завет, Лоуренс, – сказал он бодро. – Просто открой наугад и переведи.

Я открыл наугад, а затем, помолчав, попытался как-то отшутиться.

– Греческий не по мне, сэр. Я не знаю ни слова на нем.