— Не поверите, я вообще не думала о вас! — перебила его девушка и встала с дивана. — Итак, — скрестив руки на груди, произнесла она, глядя то на Рудинского, то на Юрьева, — что вам нужно? Ведь вам что-то нужно, не так ли? Вы ведь для чего-то сидели здесь, выжидая, пока я очнусь? Вряд ли вы надеялись, что, очнувшись и увидев вас, я растрогаюсь до слез и брошусь обниматься с вами!

— Да нет, на это, конечно, мы не рассчитывали, но после стольких лет мы могли бы просто поговорить! — предположил Юрьев. Впрочем, особой уверенности в его голосе не слышалось. Видно, он, как и Степик, понял, что Мирослава не собиралась сокращать дистанцию между ними даже на миллиметр.

— Нет! — отрезала она. — Не собираюсь я с вами разговаривать! Не о чем мне с вами говорить! Вам лучше уйти и забыть, что мы встретились. Когда-то вы с легкостью выбросили меня из своей жизни, предав забвению, так пусть для вас я и останусь там!

Рудинский почувствовал, как раздражение закипает в нем. Захотелось вскочить со стула, схватить эту девчонку за плечи и вытрясти из нее всю душу. Но он лишь сильнее сжал пальцы, напоминая себе, что эта девушка, уверенная в себе, красивая и холодная, не та семнадцатилетняя девочка Мира, его двоюродная сестра, которую он так любил и оберегал.

— Здравствуйте, Мира! — неожиданно прозвучало у девушки за спиной.

Мирослава обернулась и увидела в проеме дверей мужчину. Какого-то до нелепости несуразного, сутулого, с торчащими в разные стороны давно не стриженными редкими волосами непонятного цвета. Он смотрел на нее добрыми и внимательными глазами кролика из мультфильма про Винни Пуха, с извиняющейся улыбкой на губах. Вязаный свитер был ему явно великоват, валенки тяжеловаты, а полосатый шарф и вовсе без надобности. В руках он держал поднос, на котором стояли чашки, чайник и сахарница. Этого человека Мира не знала, поэтому не смогла запросто послать к черту, более того, глядя на него, возникло желание улыбнуться. Уж очень смешно на самом деле он выглядел.

— Здравствуйте, — бросила она в ответ.

— Извините, что прерываю вашу беседу. Извините, что позволил себе смелость покопаться в ваших хозяйственных запасах… Но в доме так холодно, я думаю, нам всем не повредит выпить чаю и согреться. И еще, если вы не против, я мог бы принести дров и растопить печку. Меня, кстати, Андреем зовут! — представился он и поставил на стол поднос.

— Мира, — ответила девушка.

— Я счастлив познакомиться с вами! Много слышал о вас…

— Не могу сказать того же, но мне тоже приятно с вами познакомиться! — произнесла Мирослава, и голос ее потеплел.

Гарик и Степик незаметно переглянулись, оба почувствовали, как напряжение, достигнув предела, понемногу ослабевает. Когда Андрей разлил по чашкам чай, Степик пододвинул к себе чашку, Гарик взял стул и сел к столу. Андрей тоже присел и обернулся к Мире:

— Вы ведь выпьете с нами чаю, Мира?

Несколько бесконечно долгих секунд девушка стояла, пристально вглядываясь в лица каждого. Ох, как же ей хотелось послать всех к черту и, гордо вскинув голову, покинуть комнату. Но что-то ее удержало. Сжав губы, она прошла к столу и села на предложенный ей тут же стул.

— Мира, а давай сыграем в карты? — предложил вдруг Степик.

— Что? — переспросила девушка, не совсем понимая, что у него на уме.

Андрей, впрочем, тоже не понял, что за нелепое предложение. Поперхнувшись чаем, он недоуменно покосился в сторону Рудинского. И только Гарик понял все.

— Давай сыграем в карты на желание, помнишь, как мы играли когда-то? Сыграем вдвоем, а Гарик с Андреем будут наблюдателями.

— Ты, кажется, меня не понял, Степик…

— Я понял, ты просто струсила!

— Я струсила? — усмехнулась Мира. — Ты, кажется, забыл, Степик, как запросто я оставляла тебя в дураках!

— Я не забыл. И помню те безоблачные дни… Сейчас у тебя снова будет возможность оставить меня в дураках. Если выиграешь ты, мы уйдем и больше не потревожим тебя. Но если выиграю я, ты расскажешь нам, что случилось и почему ты здесь.

Мира понимала, что Рудинский провоцирует ее, понимала и чувствовала некий подвох, замечала взгляды, которыми Степик обменивался с Юрьевым, и догадывалась, что эти жулики наверняка что-то задумали. И вместе с тем возникшее напряжение говорило лучше любых слов, как важно для них одержать победу и узнать правду. А она, конечно, могла послать их к черту, отказаться от игры, выгнать из дома… Но это не значило бы, что она отделалась от них насовсем. К тому же азарт, проснувшийся в ней, и тщеславное желание оставить всех с носом взяли верх над разумом, и девушка согласно кивнула.

Пока Андрей ходил за картами в дом напротив, Гарик растопил печку, убрал со стола посуду и, усевшись на тахту, закурил. Он жутко нервничал, хоть и боялся это показать. То и дело, поглядывая на Рудинского, пытался уверить самого себя, что Степик справится, и не мог отделаться от какого-то непонятного чувства обреченности. Связано ли то было с предстоящей игрой, с тем, что он мог бы услышать от Миры, с таким совершенно неожиданным, нежданным поворотом событий или с прошлым, которое, оказывается, жило в глубине его души, никуда не делось, Гарик не знал. Но чувство это не отпускало…

Когда Андрей принес карты, Мира пересмотрела их все, проверяя на крапленость. Атласная поверхность карт приятно удивила пальцы, пробуждая забытые воспоминания прошлого и чувство беззаботности, неизменно связанное с лучшими мгновениями детства. А ведь за прошедшие годы она ни разу не притронулась к картам.

Тщательно перетасовав колоду, Мирослава передала ее Рудинскому, предлагая и ему сделать то же самое. Степик взял карты, проверять ничего не стал, еще раз лениво перетасовал их и раздал.

Игра началась.

Гарик, затушив сигарету, бросил окурок в печь. Нагнувшись и упершись локтями в колени, остановил взгляд на столе и замер.

Андрей тоже сосредоточился на игре, пристально следя за Степиком, которому отчего-то не доверял, но, по большему счету, совершенно ничего не смыслил в азартных играх.

Мира и Степик взяли по шесть карт, определив козырную масть. Девушка сделала первый ход. Чувствуя волнение, она не спускала глаз со Степика, следя за тем, как он ходит, отбивается, берет карты… Первый заход, второй, третий, и результат первого кона — ничья.

Гарик полез в карман за сигаретами и снова закурил.

В воцарившейся тишине было слышно, как шелестят карты, сжатые в руках, гудит пламя в дымоходе печки-голландки, потрескивают от мороза деревья за стеной.

— Мне интересно вот что, Мира: в чем бабушка наша виновата перед тобой? — заговорил вдруг Степик. — За что ты ее наказала, уехав и пропав? Она ведь ждала тебя, все время ждала, до последнего. Твоя мать уверяла нас, что сообщила тебе о болезни бабули, а потом и о ее смерти, но даже на похороны ты не соизволила явиться. Я точно знаю, что Поляков бывал здесь каждый год, и пока была жива наша бабушка, он заходил к ней. Каждый раз что-то врал о твоей бесконечной занятости, и мы, ты знаешь, даже решили, что ты собралась баллотироваться в чешский парламент. Ты ведь любимицей ее была. Моя мать ругала тебя, все же знали, что ты могла бы приехать, если бы захотела, а бабуля защищала, до последнего защищала, оправдывала тебя и твое равнодушие. Ты наверняка не в курсе, что родители твои совсем спились, как-то быстро спились и, приезжая сюда, подрывали бабушкино и без того слабое здоровье, требовали денег, потому как с работы папашу твоего к тому времени уволили по статье, а выпить хотелось. Моя мать пыталась убедить ее поехать в Минск, подлечиться в каком-нибудь хорошем медицинском центре, но она не поехала, все говорила, «унучачка яе», любимая маленькая Мира, скоро приедет, вот тогда и пройдут все ее недуги! Но ты так и не приехала…