Мира почувствовала, как боль и вина пронзили сердце и стало тяжело дышать. Слезы навернулись на глаза, и девушка поспешно опустила их, чтобы Рудинский не увидел. Она знала, что виновата перед бабушкой, знала и без того, что говорил Степик. Ей нечего было сказать в свое оправдание, нечего было возразить. Она струсила, хоть должна была приехать, хотя бы один раз. Смерть бабушки тяжким крестом, еще одним, лежала на ее совести, а оправдания казались жалкими и никчемными.

Второй кон тоже закончился ничьей, оставался третий, последний.

Юрьев вскочил на ноги, прошелся по комнате, остановился у окна. Где-то «на деревне» закричал петух, возвещая начало нового дня, только зимняя долгая ночь еще не торопилась отступать.

Вдруг Мире стало все равно. Былой азарт и желание победить улетучились, оставив после себя лишь пустоту и безразличие. И так же стало все равно, узнает Рудинский правду или нет. Все близкие ей, любимые люди умерли, ушли, став воспоминаниями, дымкой лет, и от победы ее или поражения в игре ничего не изменится.

Когда в колоде не осталось больше карт, играть продолжили теми, что держали в руках. Обстановка накалилась до предела.

Андрей ломал пальцы, Гарик кусал губы, капельки пота выступили у Степика на лбу, клубы сигаретного дыма плавали в свете лампы, и только Мира оставалась равнодушной и спокойной. Она ходила, Рудинский отбивал. Она снова ходила, он опять отбивал. Он ходил, она забирала. Он ходил, она крыла…

— Есть! — облегченно выдохнул Юрьев, оказавшись у стола, и Мира с удивлением обнаружила, что у Степика карты закончились, в отличие от нее.

— Ты проиграла, Мира! — охрипшим голосом произнес Рудинский. Скользнув взглядом по своим рукам, он с удивлением увидел, как дрожат пальцы.

— Что ж… — выдавила из себя Мирослава, осторожно кладя карты на стол и поднимаясь.

Девушка подошла к окну. Обхватив себя руками за плечи, посмотрела в непроглядную ночь за окном.

— Так что же случилось, Мира? Почему ты здесь? И где Поляков? — тихо спросил Рудинский, не вставая с места.

— Я живу здесь. Уже целый месяц. Потому что больше негде жить, — как заученное, произнесла Мира и ощутила отчаяние, глухое и непроглядное. Она знала, что Степик повторит последний вопрос, а как на него ответить?

— А Поляков? — вопрос задал Юрьев, но легче от этого Мире не стало.

— Он умер. Месяц назад.

Конец февраля выдался вьюжным, морозным, снежным. Зима, словно певица, дающая последний концерт, старалась от души. Техника не успевала чистить дороги, линию электропроводов под тяжестью снега оборвало, и в Старых Дорогах несколько дней отсутствовало электричество. Автолавка и рейсовый автобус не ходили, телефоны не работали, и как выживали те немногие старики, которые в деревни еще жили, Мира не представляла. Ей иногда казалось, что зима вот-вот поглотит и ее, накроет, и она исчезнет, растворится в ней.

В начале снегопада Мирослава еще пыталась выйти на улицу и расчищать дорожки до сарая с дровами, туалета и колодца, но потом поняла, что справиться со стихией не под силу. Не успевала она закончить чистить одно, как оказывалось, что расчищенное ранее снова занесено. Махнув рукой, Мира натаскала в дом дров побольше, заполнила водой все имеющиеся в доме посудины и, закрывшись, стала ждать, пока стихия успокоится. Без подзарядки ноутбук, так же как и телефон, скоро разрядился, запас свеч и керосина иссякал. Волчий вой в ночи, бессмысленность собственного существования, тоска по минувшим дням и воспоминания, сводя с ума, не отступали ни на минуту. Когда становилось особенно невыносимо, Мире хотелось бежать куда глаза глядят, но бежать было некуда.

Однажды поздним вечером в дверь ее дома постучали.

Мира, приберегая свечи и керосин, не зажигала лампу; когда топила печку, придвигала ближе кресло-качалку, забиралась в него с ногами, забивалась поглубже, брала в руки книгу, один из старых советских романов, которые нашла на полке в спальне Лешиной бабушки, и, чтобы хоть как-то отвлечься, пробовала читать. Книги были тяжелыми, скучными, полными тягот и мук, к ночи от них начинала болеть голова, но ничего другого, что помогло бы отвлечься, Мира не находила. В тот вечер, пригревшись у огня, она, кажется, задремала и вздрогнула, когда стук повторился.

Сердце испуганно забилось в груди. Она понимала, что никто из бабулек не осмелится выйти в такую непогоду на улицу. Никто, кроме Лешиных родителей, Степика, Юрьева и Ляхновича, не знает, что она здесь, но ни у тех, ни у других нет причин приезжать к ней на ночь глядя, в метель.

Девушке вспомнились вдруг истории, которые она слышала давным-давно, еще в прошлой жизни, о бродягах и ворах, грабивших одиноких стариков, безжалостно отнимая последнее. А между тем стук не прекращался, становился настойчивее. Мира соскользнула с кресла, придержав его, чтобы не скрипело, набросила на плечи платок и подкралась к двери.

В дверь снова забарабанили.

— Мира! — услышала она голос Гарика, сорвавшийся на крик. — Мира! Я знаю, что ты дома! Открой, пожалуйста, это я, Гарик!

Вздрогнув, девушка повозилась немного в темноте с замком, распахнула дверь. Гарик, как всегда, без шапки, втянув голову в плечи и засунув руки в карманы, стоял на крыльце, запорошенный снегом, и смотрел на нее из темноты.

— Ты что тут делаешь? — оторопев, спросила Мира, не двигаясь с места.

— Приехал к тебе. Погода ужасная, а по региональным сводкам все больше и больше деревень остаются без электричества, занесенные снегом и отрезанные от окружающего мира. Я хотел удостовериться, что с тобой все в порядке, а заодно привез кое-чего из продуктов… — быстро проговорил Гарик.

— Как ты проехал? — удивилась девушка. — Дороги не чищены столько дней!

— А у меня джип! Он где хочешь проедет! — ответил Юрьев, умолчав о том, как пару раз его заносило так, что в пору было и с жизнью попрощаться. Ему бы повернуть обратно и уехать в Минск, но он не мог. Больше не мог…

— Может быть, ты пригласишь меня в дом? Или мы так и будем стоять на крыльце? — спросил Гарик.

Поколебавшись секунду, Мира отступила, пропуская его в дом, и закрыла дверь. Его неожиданный приезд был непонятен девушке и, по большему счету, неприятен, не нужен. Она не хотела оставаться с Гариком, ей следовало бы отправить его назад. Но одиночество дома, неотвязные мысли о собственном будущем казались невыносимыми, и сейчас, наверное, даже общество самого дьявола было бы приятным.

Сняв куртку и ботинки, Гарик прошел в комнату, поставил на стол пакет с логотипом известного супермаркета, стал выкладывать всевозможные деликатесы, среди которых оказалась и бутылка виски. Мира не мешала ему, стояла, подперев плечом дверной косяк, и наблюдала за его действиями.

Закончив выкладывать продукты, Юрьев подошел к буфету, достал стакан, вернувшись к столу, откупорил бутылку, плеснул на дно янтарно-золотистой жидкости и одним махом осушил.

— Гарик, ты зачем приехал? — нарушила затянувшееся молчание Мира, скрестив руки на груди.