– Как далеко вы зайдете, чтобы спасти эту девочку?

И только когда Берн об этом спросил, Либ осознала, что знает ответ.

– Я ни перед чем не остановлюсь. – (Он скептически поднял бровь.) – Я не та, за кого вы меня принимаете, мистер Берн.

– И за кого же я вас принимаю?

– Спорщица, непоседа, жеманная вдова. Хотя правда в том, что никакая я не вдова. – Эти слова сами сорвались с губ Либ.

Услышав это, ирландец выпрямился:

– Вы не были замужем?

На его лице промелькнуло любопытство, или это было отвращение?

– Была. И, насколько мне известно, все еще замужем. – Либ с трудом верила, что выбалтывает свой худший секрет, и кому – газетному корреспонденту. Но в этом было также и торжество, то редкое ощущение, когда рискуешь всем. – Райт не умер, он… – Скрылся с имуществом? Порвал с ней и сбежал? Покинул ее? – Он ушел от меня.

– Но почему?! – взорвался Берн.

– Значит, была причина! – Либ так резко дернула плечом, что его прошила боль.

Она могла бы рассказать ему о ребенке, но не хотела, не сейчас.

– Нет! Вы неправильно меня поняли, вы…

Либ пыталась припомнить, когда еще этот мужчина не находил слов.

– Каким нужно быть человеком, чтобы оставить вас? – спросил он.

К глазам Либ подступили слезы. Просто ее застала врасплох сочувственная нотка в его голосе.

А вот родители в свое время ей не сочувствовали. Скорее, были потрясены тем, что Либ так не повезло и она потеряла мужа меньше чем через год после свадьбы. Или думали, что их дочь в какой-то степени проявила беспечность, хотя никогда не говорили об этом вслух. Тем не менее они помогли ей перебраться в Лондон и выдать себя за вдову. Этот тайный сговор настолько шокировал сестру Либ, что та перестала разговаривать со всеми. Единственный вопрос, который мать и отец не задали Либ, был: «Как он мог?»

Либ сильно заморгала, поскольку ей была нестерпима мысль о том, что Берн подумает, будто она плачет из-за мужа, который действительно не стоил ни единой слезы. Вместо этого она чуть улыбнулась.

– А еще англичане называют ирландцев глупыми! – добавил он.

Либ громко рассмеялась, но сразу же прикрыла рот рукой.

И тут Уильям Берн поцеловал ее так стремительно и крепко, что она чуть не опрокинулась на кровать. Ни слова, только этот поцелуй, а потом он вышел из комнаты.

Как это ни странно, несмотря на всю путаницу в голове, она быстро уснула.

Проснувшись, Либ пошарила на столе в поисках часов и нажала кнопку. Часы пробили у нее в кулаке: один, два, три, четыре. Утро пятницы. Только тогда она вспомнила, как Берн поцеловал ее. Нет, как они с ним целовались.

Чувство вины заставило Либ вскочить с постели. Разве может она быть уверена, что Анне ночью не стало хуже, что она не испустила последний вздох? Всегда этой ночью будь подле меня, свети и оберегай. Она жаждала очутиться в тесной душной комнатушке. Впустят ли ее О’Доннеллы после того, что она сказала на собрании?

Не зажигая даже свечи, Либ на ощупь оделась. Спустившись по лестнице, она долго возилась с входной дверью, пытаясь отодвинуть засов.

Все еще темно. Убывающая луна в окружении легких облаков. Так тихо, так безлюдно, словно страну опустошила какая-то катастрофа и Либ одна шагает по топким тропинкам.

В хижине О’Доннеллов светилось только одно оконце, горевшее день и ночь вот уже одиннадцать дней и напоминающее некий ужасный глаз, позабывший, как надо моргать. Либ подошла к горящему прямоугольнику и заглянула внутрь.

Сидящая у кровати сестра Майкл вглядывается в профиль Анны. Преображенное светом маленькое лицо. Спящая красота, сама невинность. Девочка, кажущаяся совершенством, возможно, потому, что не двигается, ничего не просит, не доставляет хлопот. Иллюстрация из дешевой газеты: «Последнее дежурство. Или последний отдых ангелочка».

Наверное, Либ пошевелилась, или же сестра Майкл обладала той сверхъестественной способностью чувствовать, когда на нее смотрят, потому что она подняла глаза и сдержанно кивнула.

Приготовившись к категорическому отказу, Либ вошла в хижину.

У камина Малакхия О’Доннелл пил чай. Розалин и Китти перекладывали что-то из одной кастрюли в другую. Прислуга не поднимала головы. Хозяйка бросила взгляд в сторону Либ, но лишь на миг, словно почувствовала сквозняк. Значит, О’Доннеллы не намерены игнорировать комитет, запрещая Либ входить к себе в дом, по крайней мере сегодня.

Анна спала таким глубоким сном, что казалась восковой фигурой.

Либ сжала прохладную руку сестры Майкл, испугав монахиню.

– Спасибо, что пришли вчера вечером.

– Но от этого ведь не было толку?

– Все равно.

Солнце взошло в четверть седьмого. Словно призванная светом, Анна приподняла голову и протянула руку к пустому ночному горшку. Либ бросилась, чтобы подать его.

Девочку вырвало чем-то ярко-желтым, но прозрачным. Каким образом мог ее совершенно пустой желудок произвести нечто столь яркое из воды? Анна вздрогнула, сжимая губы, словно стряхивая с них капли.

– Тебе больно? – спросила Либ.

Безусловно, это ее последние дни.

Анна отплевывалась и отплевывалась, потом откинулась на подушку, повернув голову к комоду.

Либ записала в своей книжке:

Рвота желчью, полпинты?

Пульс: 128 ударов в минуту.

Дыхание: 30 вдохов и выдохов в минуту, влажные хрипы с двух сторон.

Вены на шее раздулись.

Температура пониженная.

Глаза остекленевшие.

Анна старела на глазах, словно само время ускорилось. Кожа становилась похожей на попорченный пергамент, на котором что-то писали чернилами, а потом стирали. Либ заметила, что, когда девочка терла ключицу, на коже оставались складки. По подушке разбросаны темно-рыжие пряди. Либ собрала их и засунула в карман передника.

– У тебя затекла шея, детка?

– Нет.

– Тогда почему ты поворачиваешь голову в ту сторону?

– Слишком яркий свет от окна, – ответила Анна.

«Используйте свой авторитет», – сказал Берн. Но какие новые аргументы может Либ привести?

– Скажи мне, – спросила она, – что это за Бог, который забирает твою жизнь в обмен на душу брата?

– Я нужна ему, – прошептала Анна.

Китти внесла поднос с завтраком.

– Как ты сегодня, крошка?

– Очень хорошо, – хриплым голосом ответила Анна.

Горничная прижала ко рту покрасневшую руку. Потом вернулась на кухню.