Личные потери в счет не идут, говорила она себе. Каждой сиделке так или иначе приходится прощаться с очередным пациентом. Но что станется с Анной, кто будет за ней ухаживать и заставит ли ее кто-нибудь или что-нибудь отказаться от своего обреченного поста? Ирония ситуации состояла в том, что до сих пор ей не удалось уговорить девочку съесть хотя бы крошку. Но Либ была убеждена, что только она одна сможет это сделать. Неужели ее самоуверенность граничит с манией?

Бездействие – величайший грех. Так сказал Берн по поводу своих репортажей о голоде.

Либ посмотрела на часы. Четверть одиннадцатого. Комитет должен уже собраться, даже если ирландцы всегда опаздывают. Встав, она поправила серую униформу и пригладила волосы.

Подождав за дверями задней комнаты, Либ вскоре услышала знакомые голоса – доктора и священника. Она постучала в дверь.

Ответа не последовало. Может быть, ее не услышали. Ей послышался женский голос. А может, на собрание все-таки пришла сестра Майкл?

Либ вошла, и первой, кого она увидела, была Розалин О’Доннелл. Их глаза встретились. За спиной жены – Малахия. Оба были ошарашены появлением сиделки.

Либ кусала губы, она не ожидала, что здесь будут родители.

За импровизированным столом, составленным из трех высоких табуретов, председательствовал низенький длинноносый мужчина в старом парчовом камзоле, который сидел на стуле с резной спинкой. Сэр Отуэй Блэкетт, догадалась Либ, судя по его манере держаться – отставной офицер. На столе она заметила «Айриш таймс». Похоже, они обсуждали статью Берна.

– Кто это? – спросил сэр Отуэй.

– Английская сиделка, пришла без приглашения, – ответил высокий Джон Флинн, сидевший на соседнем стуле.

– Это закрытое собрание, миссис Райт, – сказал доктор Макбрэрти.

Мистер Райан, владелец гостиницы, мотнул головой, как бы намекая Либ, чтобы шла к себе наверх.

Незнакомым для нее был только мужчина с засаленными волосами – должно быть, О’Флаэрти, школьный учитель, он же каменщик. Либ переводила взгляд с лица на лицо, не желая, чтобы ее запугали. Она начнет с веских доводов, занесенных в ее книжку.

– Джентльмены, прошу прощения. Полагаю, вам следует узнать последние новости о здоровье Анны О’Доннелл.

– Какие новости? – с издевкой спросила Розалин О’Доннелл. – Полчаса назад я вышла из дому, и она мирно спала.

– Я уже представил свой отчет, миссис Райт, – строго произнес доктор Макбрэрти.

– Вы доложили комитету, – обратилась к нему Либ, – что Анна сильно распухла от водянки и не может ходить? Она ослабла, все время мерзнет, и у нее выпадают зубы. – Либ пролистала свои записи, чтобы показать присутствующим, что у нее все зафиксировано. – Пульс у девочки с каждым часом учащается, легкие наполняются водой, о чем свидетельствует характерный хрип. Кожа покрыта коростой и синяками, а волосы вылезают клочьями, как у старой…

С опозданием Либ заметила, что сэр Отуэй поднял ладонь, пытаясь остановить ее:

– Мы учтем ваши соображения, мэм.

– Я всегда говорил, что все это чушь! – Это был трактирщик Райан. – Послушайте, ну кто может жить без пищи?

Либ так и подмывало спросить, почему он согласился помочь финансировать этот надзор, если с самого начала относился ко всему скептически.

– Попридержите язык! – повернулся к нему Джон Флинн.

– Я, как и вы, член комитета.

– Джентльмены, не следует опускаться до пререканий, – сказал священник.

– Мистер Таддеус, – сделав к нему шаг, произнесла Либ, – почему вы не велели Анне прекратить голодовку?

– Полагаю, вы слышали, что я пытался, – ответил священник.

– Какой деликатный подход! Я выяснила, что она морит себя голодом в безумной надежде спасти душу своего брата. – Либ переводила взгляд с одного лица на другое, чтобы удостовериться, что они поняли. – Очевидно, с благословения родителей. – Либ махнула рукой в сторону О’Доннеллов.

– Вы, невежественная еретичка! – вскипела Розалин.

Ах, это удовольствие наконец-то все высказать!

– В этой деревне вы представляете Рим, – обратилась Либ к мистеру Таддеусу. – Так почему же вы не заставите Анну принимать пищу?

– Отношения между пастором и прихожанином священны, мэм, и вам этого никогда не понять! – ощетинился тот.

– Если Анна не послушается вас, нельзя ли привлечь епископа?

Мистер Таддеус выпучил глаза:

– Я не стану… не должен впутывать в это дело свое начальство или Церковь в целом.

– Что значит «впутывать»? – спросил Флинн. – Разве не прославится Церковь, если мы докажем, что Анна живет только духовной пищей? Разве не может эта маленькая девочка стать первой ирландской святой, канонизированной с тринадцатого столетия?

– Этот процесс еще даже не начался. – Мистер Таддеус загородился ладонями как забором. – Только после сбора исчерпывающих доказательств и исключения всех других возможных объяснений Церковь может прислать делегацию уполномоченных, призванных расследовать, является ли святость человека чудом. До того момента, в отсутствие какого-либо доказательства, Церкви надлежит быть щепетильной и держаться на расстоянии.

Либ прежде не слышала, чтобы этот доброжелательный священник говорил так холодно, словно читал какую-то инструкцию. В отсутствие доказательств. Намекает ли он всем собравшимся на то, что утверждение О’Доннеллов ошибочно? Может быть, у Либ нашелся по крайней мере один сторонник среди этих людей. Несмотря на то что он друг семьи, как она вспомнила, именно мистер Таддеус убедил комитет организовать тщательное расследование. Пухлое лицо священника скривилось, словно он понял, что сказал лишнее.

Раскрасневшийся Джон Флинн подался вперед, указывая на него:

– Вы не достойны даже застегнуть ее маленькие туфельки!

«Большие ботинки», мысленно поправила его Либ. Ноги Анны давно опухли так сильно, что она влезала только в ботинки умершего брата. Для этих людей девочка была символом, у нее больше не было тела.

Либ надо было воспользоваться этим критическим моментом.

– Я хочу сообщить вам, джентльмены, нечто очень важное и неотложное и надеюсь, это извинит мое появление здесь без приглашения. – Она не смотрела в сторону Розалин О’Доннелл, боясь потерять самообладание под прицелом ее злобного взгляда. – Я обнаружила, каким образом ребенка…

Скрип. Дверь комнаты распахнулась, потом почти захлопнулась снова, словно впустив привидение. Затем в проеме показалась черная фигура, и в комнату, пятясь, вошла сестра Майкл, таща за собой кресло-каталку.

Либ потеряла дар речи. Да, она уговаривала монахиню прийти. Но с Анной?

Худенькая девочка, закутанная в одеяла, косо лежала в кресле баронета. Голова ее была как-то странно вывернута, но глаза были открыты.