О с в а л ь д (останавливаясь у стола). Мама, скажи, ты правда так рада заполучить меня домой?

Г о с п о ж а А л в и н г. Правда ли я рада?

О с в а л ь д (комкая газету). Я думал, тебе все равно, дома я или нет.

Г о с п о ж а А л в и н г. Зачем же ты так говоришь матери, Освальд? У тебя сердце есть?

О с в а л ь д. Но раньше ты отлично жила без меня.

Г о с п о ж а А л в и н г. Да, я жила без тебя, это правда…

Молчание. За окнами медленно сгущаются сумерки. Освальд ходит по комнате. Сигару он отложил.

О с в а л ь д (останавливаясь рядом с матерью). Мама, можно я сяду рядом с тобой?

Г о с п о ж а А л в и н г (подвигается, освобождая ему место). Конечно, мой дорогой.

О с в а л ь д (усевшись). Я должен тебе кое-что сказать.

Г о с п о ж а А л в и н г (с любопытством). Вот как!

О с в а л ь д (глядя перед собой). Я не могу больше держать это в себе.

Г о с п о ж а А л в и н г. Держать в себе? Ты о чем?

О с в а л ь д (прежним тоном). Я не сумел придумать, как тебе об этом написать, а раз уж приехал домой…

Г о с п о ж а А л в и н г (хватая его за руку). Освальд, о чем об этом?

О с в а л ь д. И вчера, и сегодня я старался отогнать от себя эти мысли, освободиться от них. Но ничего не выходит.

Г о с п о ж а А л в и н г (вставая). Освальд, говори начистоту!

О с в а л ь д (снова усаживая ее рядом с собой). Сиди, пожалуйста, я постараюсь сказать тебе все. Я жаловался, что с дороги устал…

Г о с п о ж а А л в и н г. Да. И что?

О с в а л ь д. Дело в том, что моя усталость – она не просто от дороги…

Г о с п о ж а А л в и н г (порываясь вскочить). Ты ведь не заболел, Освальд?

О с в а л ь д (снова усаживая ее). Мама, не вскакивай. Прими все спокойно. Я не болен как обычно болеют… (Сцепляет руки над головой.) Я духовно сломлен… раздавлен… Я больше не могу писать. (Закрыв лицо руками, громко рыдает в объятиях матери, всхлипывая и прерывисто дыша.)

Г о с п о ж а А л в и н г (побледнев, дрожа). Освальд, посмотри на меня. Нет, это неправда! Нет, нет!

О с в а л ь д (подняв на мать полные отчаяния глаза). Я никогда не смогу больше работать, понимаешь? Никогда не смогу рисовать! Никогда! Жить живым мертвецом… Мама, представь себе, что это будет за ужас!

Г о с п о ж а А л в и н г. Несчастный мой мальчик, какая ужасная беда! Откуда она на тебя?

О с в а л ь д (выпрямляется). Вот этого я никак не могу ни понять, ни объяснить себе. Я никогда не вел разгульной жизни. Ничем таким не занимался. Мама, ты не думай, я правда ничего такого не делал!

Г о с п о ж а А л в и н г. Я и не думала, Освальд.

О с в а л ь д. И все равно оно случилось со мной, это чудовищное несчастье…

Г о с п о ж а А л в и н г. Но все переменится, мальчик мой, моя отрада. Ты просто переутомился, поверь мне.

О с в а л ь д (мрачно). Поначалу я тоже думал точно так. Но нет, не переменится.

Г о с п о ж а А л в и н г. Расскажи мне все по порядку.

О с в а л ь д. Я и пытаюсь.

Г о с п о ж а А л в и н г. Когда ты заметил неладное?

О с в а л ь д. Сразу, когда вернулся в Париж после прошлой поездки домой. У меня начались невыносимые головные боли – особенно в затылке. Кажется, будто от шеи и выше все стискивает железным обручем.

Г о с п о ж а А л в и н г. И?

О с в а л ь д. Сперва я думал, это обычная головная боль, помнишь, я подростком сильно от нее мучился.

Г о с п о ж а А л в и н г. Да, да…

О с в а л ь д. Но увы, я быстро увидел, что это другое. Я не мог работать. Начал было писать большое полотно, но как будто все мои таланты и умения изменили мне, силы пропали, я не мог собраться, образы не вырисовывались четко, все кружилось, расплывалось… чудовищное состояние! В конце концов я послал за доктором. И он открыл мне правду.

Г о с п о ж а А л в и н г. Какую?

О с в а л ь д. Это один из лучших тамошних докторов. Я рассказал ему, что со мной, а он стал задавать вопросы, к делу вроде бы не относящиеся. Я не мог взять в толк, куда он клонит…

Г о с п о ж а А л в и н г. И?

О с в а л ь д. И под конец он сказал: вас точит изнутри червь, вы таким родились, дословно он сказал «вермулю».

Г о с п о ж а А л в и н г (напряженно). Что это значит?

О с в а л ь д. Я тоже не понял и попросил его объяснить. А этот старый циник… (Сжимает кулаки.) …О!

Г о с п о ж а А л в и н г. Что он сказал?

О с в а л ь д. Он сказал: воздастся детям за грехи отцов их.

Г о с п о ж а А л в и н г (медленно поднимаясь). Грехи отцов!..

О с в а л ь д. Я чуть пощечину ему не влепил.

Г о с п о ж а А л в и н г (ходит по комнате). Грехи отцов…

О с в а л ь д (натужно улыбаясь). Можешь себе представить? Конечно, я заверил его, что ни о чем таком и речи быть не может. Но ты думаешь, он отступился? Ничуть, уперся на своем. И только когда я достал твои письма и перевел ему все, что касается отца…

Г о с п о ж а А л в и н г. И тогда?

О с в а л ь д. Тогда он поневоле признал, что ошибся. И открыл мне правду. Непостижимую правду! Блаженные, радостные дни счастья с товарищами юности оказались мне не по силам. Мне нельзя было веселиться наравне со всеми. Я сам во всем виноват.

Г о с п о ж а А л в и н г. О нет, Освальд, не верь ему!

О с в а л ь д. Другого объяснения нет, сказал доктор. О, как ужасно! Жить до конца дней гниющей развалиной – и все по собственному безрассудству… А я столько хотел в жизни совершить… Даже думать об этом теперь не смею… не могу… О, если бы я только мог прожить жизнь заново – и все, что я натворил, растаяло бы без следа!

Падает ничком на диван. Госпожа Алвинг, ломая руки и борясь с собой, ходит по комнате. Немного погодя Освальд приподнимается на локте, повернувшись к ней лицом.

Будь болезнь хотя бы наследственная, чтоб хоть не я был виноват. Но вот так постыдно, бездумно, беспечно промотать свое счастье, свое здоровье, все на свете… свое будущее и всю жизнь!

Г о с п о ж а А л в и н г. Нет, нет, мальчик мой дорогой, любимый, этого не может быть! (Склоняется к нему.) С тобой все не так ужасно, как тебе кажется.

О с в а л ь д. Ты просто не знаешь… (Вскакивает.) Невыносимо, что я так тебя огорчаю… А я-то мечтал-надеялся, что, может, не так тебе в сущности и дорог…