Жорж глянул в меню.

– Действительно. Ха… самый дорогой – Кизлярский пять звезд, а самый дешевый, он же последний – Кизлярский три звезды. Невиданное разнообразие! Ладно, дайте нам пять звезд… Феликс, ты коньяк будешь? Не будешь? Тогда два по сто. Еще лимончик, оливочки и горячие бутерброды с ветчиной… и сигареты «Кент», всё пока.

Я удивился подобному аскетизму – обычно Жора жрал в три горла и заказал бокал разливного пива с гренками и сырными палочками.

– Ну, – сурово вопросил я, когда официантка отошла, – чего ты лыбишься как голая жопа в полнолуние? Чему так рад?

– А как же не радоваться, Феликс, дорогой? Соскочил я с твоего дела!

– В смысле?

– В прямом! Сегодня последний раз видимся, дальше не моя забота.

– И чего ты радуешься, ты же этого боялся? Что миссию прикроют.

– А её и не прикрывают, просто дальше без меня. А радуюсь я тому, что меня оставляют здесь в твоем времени. Я не вернусь в свои катакомбы, я остаюсь! Помнишь, как Сухоруков кричал в «Брате 2».

– Хм… так все равно ж прилетит камушек этот.

– Так это когда еще будет! – он беспечно хехекнул. – Я постараюсь не дожить. А деньги… деньги, брат, Феликс, это аванс за книгу. Писателем стать хочу.

– За какую книгу? – поразился я.

– За фантастический роман про апокалипсис, разумеется. Правда в нашем случае, он будет сугубо реалистическим.

– Не знал, что в наше время за написание романов дают авансы. Да и тиражи нынче по две-три тысячи – не разгуляешься.

– Не знаю за других – мне дали. И тираж будет подходящий и переведут на все распространённые языки.

– Это с чего такая честь?

– Они пособили, – он выразительно показал на потолок, – наши рептилоидные друзья. Решили таким образом попробовать спасти эту временную волну, мол, люди прочитают, задумаются, одумаются и что-нибудь изменят. Вероятность небольшая, прямо скажем, но и не нулевая. А я по-любому в шоколаде, переиздания, сценарии сериалов, туда-сюда… Пошью костюм с отливом и в Ялту.

Официантка оперативно притаранила наш заказ.

Мы чокнулись и отпили по глотку, захрустели гренками. Жора немедленно закурил.

– Ну, ладно, – сказал я, – за тебя, допустим, я рад. А со мной-то что будет?

– Ты продолжишь миссионерствовать в семьдесят втором.

– А ты знаешь, что меня там убили? Зарезали, как свинью.

– Пытались убить, – поправил меня Жора, – раз ты тут сидишь – значит не убили. Человека, напичканного наноботами под завязку, такого как ты, убить чрезвычайно трудно, разве что башку ему отчекрыжить. Не знаю подробностей, но имей ввиду, только в загсе человеческая жизнь обозначается от рождения до смерти. На самом деле человек много раз умирает, снова рождается, опять умирает и воскресает вновь. Есть даже философская теория теории многофазности нашего существования…

Откинувшись в удобном кресле, он резонерствовал вещим тоном, типа на умняке, в конце каждой фразы для убедительности, делая энергичный полукруг дымящейся сигаретой, оставляя в воздухе сизые расплывающиеся гиперболы – словно брал в скобки свои глубокие мысли.

– Сложности есть и будут, но ты же ученый, исследователь, в некотором смысле – демиург, преобразующий мир, а значит должен быть бесстрашным и решительным. По-твоему, лучше решительно сидеть у окна бесстрашно и смотреть на улицу, так, что ли?

– Короче, Склифосовский, – перебил я его, – я и не отказываюсь, но вообще-то, это было больно. Это было очень-очень больно!

– Сочувствую, – сказал Жорж без всякого сочувствия. Наверно в мыслях он уже видел себя прогуливающимся по набережной Ялты в костюме с отливом, под ручку с барышней пониженной социальной ответственности (кто ему ещё даст). – Надеюсь за эти восемь дней наши работодатели, что-нибудь придумали. Ладно, переходим к последнему акту нашего с тобой Марлезонского балета. Уполномочен передать тебе следующие материальные ценности… – он открыл свой потрепанный саквояж и извлек оттуда знакомый флакон с наноботами.

– Это ты уже знаешь. Держи про запас. – потом на свет появилась связка ключей. – Вижу вопрос в твоих глазах. Увы ответа у меня нет. И на закуску… – он с видом факира достающего из шляпы кролика, вынул… нечто круглое, тонкое, черное и блестящее. – Браслет, - подтвердил он мою догадку.

– Это что, на руку одевать? – удивился я.

– Нет, на залупу! Эй, что с лицом, пошутить нельзя?

– Шути осторожней, – я взял браслет в руки, покрутил рассматривая и положил в карман.

* * *

Я неторопливо шёл по бульвару, насвистывая мелодию популярной песенки. Как ни странно, настроение было приподнятое. Почти ликующее – ничего не окончено, все продолжается! Ещё повоюем! Они у меня попляшут, да не «Танец маленьких лебедей» а «Железное болеро». Я сказал: они. Но кто «они», я не знал. И не знал даже, почему я так сказал. Ну, сказал и сказал, нечего к словам придираться! Для меня в тот момент казалось более важным внезапно появившееся чувство охоты, когда забываешь об опасности, когда все ставишь на кон, лишь бы добиться заветной цели.

Домой идти не хотелось, обрыдло мне там за восемь дней безделья. Купил в киоске бутылочку пива и сел на лавочку в тени тополя. Достал из кармана браслет и стал рассматривать. Он был словно из черного обсидиана. Его поверхность просвечивала на доли миллиметра и там чуть заметно мерцали серебристые искры.

Для чего он был нужен, Жорж не сказал, сам не знал, мол его дело курьерское: получите, распишитесь и адью, Арривидерчи Рома.

На мой вопрос: как я теперь буду, без помощника? Он заверил, что без помощника меня не оставят, и хитро усмехнувшись, добавил, что вероятно, новый помощник, понравится мне больше, чем он.

Потом, как обычно заторопился (хотя теперь вроде некуда) быстро дохлебал коньяк, наскоро попрощался, пожелав удачи в моем безнадежном деле и слинял, как мне показалось с облегчением.

Решившись, я попробовал надеть браслет на правую руку (так было сказано). Он легко растянулся на кисти и снова сжался на запястье, кожа даже не почувствовала прикосновения. Сперва ничего не происходило, а потом… материал, из которого сделан браслет на глазах стал терять цвет, становится прозрачным, словно истаивать, через некоторое время исчез совсем. Что за притча?

Я поднес его к глазам и… ничего не увидел. Дотронулся до запястья – браслет был на месте, по-прежнему