— Ладно! Сегодня время уже позднее, а завтра посмотрим, что предпринять.

Потом обратился к Альдо с Адальбером:

— Господа, прошу явиться завтра к десяти часам утра для дачи полных показаний. А вам, полковник, нет смысла утруждать себя и тоже приезжать в участок...

— Меня это ни в коей мере не потревожит, и, признаюсь, я с удовольствием поприсутствую на вашей встрече, с вами ведь не соскучишься!

— Как будет угодно. В этом доме будет проведен тщательный обыск, затем мы возьмем его под охрану. Если у вас, господин Видаль-Пеликорн, остались тут личные вещи (ведь вы заявили, что были тут в гостях), то заберите их сейчас! Дневальный проводит вас. Поторопитесь! Я не собираюсь сидеть здесь всю ночь!

— Я помогу тебе, — предложил Альдо. — Так получится быстрее.

В сопровождении полицейского, являвшего собой уменьшенную копию Кейтуна, они прошли в комнату Адальбера, но когда Альдо попытался заговорить, цепной пес грубо прервал его целым потоком речи, смысл которой кратко перевел Адальбер:

— Он говорит, что у нас будет время поговорить потом, а сейчас пора приниматься за дело!

— Никогда не видел, чтобы полицейские так спешили завалиться спать! Но ты можешь не беспокоиться: твоя комната ждет тебя в «Катаракте»!

Несколько минут спустя они уже ехали в машине, которая привезла Сэржента, и от души благодарили его, стараясь не касаться темы необыкновенных полномочий, которыми он был наделен, хотя оба сгорали от любопытства. Однако он сам весело все разъяснил:

— Только не принимайте меня за Лоуренса Аравийского[61]или за сеида[62]моего августейшего деверя! Просто такого старого солдата, как я, который износил много подметок, если можно так выразиться, странствуя по землям Британского Содружества, много чего повидал, много чего наслушался и, главное, много чего запомнил, Министерство иностранных дел иногда использует в своих целях. Это связано с наблюдением. И ничего больше! В нестабильных странах вроде Египта это может пригодиться! — заключил он непринужденным тоном.

«Как бы не так! — подумал про себя Альдо. — Для того чтобы сделать Кейтуна покладистым одним только предъявлением визитной карточки, тебе надо было бы ох как высоко забраться по британской иерархической лестнице!»

Вернувшись в отель и допивая последний стакан в комнате у Адальбера, Альдо начал развивать эту мысль:

— Я вот думаю: а не Уоррену ли в основном он оказывает свои «мелкие» услуги? Например, проследить путь орихалкового креста жизни, похищенного из Британского музея?

— Возможно, ты и прав. Тайные агенты никогда не действуют в открытую, — подтвердил Адальбер, которому и самому приходилось время от времени оказывать некие услуги своей стране, что позволяло ему значительно пополнять свой кошелек, который и так никогда не был пустым и, к слову сказать, в пополнении не нуждался. — Во всяком случае, теперь мы ему обязаны по гроб жизни. Толстый Кейтун уже готов был отправить нас в темницу коротать ночь на прелой соломе. Что будем делать?

Альдо взглянул на часы:

— Как насчет того, чтобы поспать? Или хотя бы притвориться спящими? На сегодня эмоций достаточно, а завтра еще предстоит отвечать на дурацкие вопросы этого мешка с фисташками.

— Можешь попытаться уснуть, но я уверен, что глаз не сомкну. Не могу выбросить из головы то, что произошло сегодня вечером. Эта орда демонов, выскочивших из ночи, бедняга Карим и его слуга, которых пытались убить практически на моих глазах, а я и предпринять ничего не мог, и, наконец, Салима... Ее похитили, но кто?

— Кто? С чего это ты стал таким наивным? Понятно, что это был Ассуари, мой друг! «Нежный» жених, от которого она собиралась сбежать. А вот мне интересно: о чем она раньше думала?

— Наверное, хотела выиграть время. Согласилась на помолвку в надежде защитить того, кого любила, а сегодня произошло что-то такое, что заставило ее принять решение о немедленном побеге. Она запаниковала... И вот результат! Что касается меня, я знаю...

— Нет смысла объяснять, я и так все понял. Будем предпринимать меры, чтобы вызволить ее из осиного гнезда?

— Почему «будем»? Эта история тебя совершенно не касается, здесь замешаны Салима и я. Если я решу рисковать ради нее жизнью, тебя никто не обязывает поступать так же. Подумай о своих жене и детях...

— Еще одно слово в том же духе, и ты получишь кулаком по физиономии! — в бешенстве прервал его Альдо. — Где она началась, вся эта история? В моем городе, в Венеции, ведь так? Кому Эль-Куари отдал Кольцо? Опять же мне. Следовательно, кому, как не мне, ввязываться в это дело, и останавливаться я не собираюсь!

— Не кипятись! Я не вчера узнал, что ты верный друг, но дело еще и в том, что пока Ассуари не знает, какую роль ты сыграл в день его проклятой помолвки...

— Ах вот оно что? В таком случае не скажешь ли, почему я позавчера утром получил в посылке свой пиджак и туфли с запиской о том, что, учитывая качество этих вещей, безумно жаль было бы их потерять? И еще там было сказано, что некто очень опасается, как бы я не простудился после ночного купания в Ниле. О чем это говорит? Лишь о том, что Ассуари не только был осведомлен о каждом моем шаге, но и о том, что ему на меня наплевать! Вот и делай теперь выводы.

И он направился к двери, сопровождаемый ставшим вдруг насмешливым взглядом Адальбера.

— Камо грядеши, Господи?[63]

Альдо с раздражением пожал плечами:

— С латынью у меня было худо, так что отвечу тебе на хорошем французском языке: к тетушке Амели! Она не в курсе случившегося, потому что ее вместе с План-Крепен пригласили на ужин к английской романистке. Но есть надежда, что в этот час они уже вернулись. Мой рассказ их, несомненно, заинтересует.

— Или расстроит их пищеварение. Пойдем вместе!

Обе дамы действительно только что вернулись. Расположившись в малой гостиной, разделявшей их спальни, они обсуждали вечер и собирались побаловать себя бокалом шампанского, которое не было включено в меню ужина, когда Альдо, постучав, просунул голову в дверь.

— К вам можно? Меня сопровождает привидение, — объявил он, посторонившись и пропуская вперед Адальбера.

Который, разумеется, был встречен с большим удовольствием, как того и следовало ожидать. Мари-Анжелин даже прослезилась и поцеловала Адальбера, в то время как госпожа де Соммьер проявила некоторую сдержанность: