Эверхилов и пашни были лучше, и скот плодовитее, и людей больше. Да и сама территория превосходила Нордвуд более чем в два раза. Возможно, даже герб Валиндера отражал это. На нем красовался целый черный дуб на поделенном пополам желто-зеленом поле.

Соседями со стороны моря на северо-востоке были Стормфорды из Кресмарка. Их герб, пожалуй, был самым странным. На ярко-синем поле извивался золотой змей с львиной головой. Голову чудища венчала корона из морских ракушек – пережиток славных времен, когда Кресмарку принадлежали огромный флот и влияние на море. Но, увы, те славные дни ушли в далекое прошлое, оставив роду Стормфордов лишь красивую эмблему.

Помимо правящих семейств, конечно же, присутствовали и вассалы. Но их гербами, если они вообще имелись, не озаботились. Либо просто не хватило времени. Удивительное ли дело, подготовить за несколько дней столь пышное празднество? Впрочем, вряд ли кто оказался обижен или обделен вниманием. Напитки лились рекой, а музыка радовала слух. Король Валиндера даже захватил с собой шута – забавного паренька в пестром наряде, который развлекал деток помладше простенькими трюками и смешными рассказами.

За всеобщим весельем собравшиеся и не заметили фигуру, появившуюся на верхней галерее. Она неспешно прошлась вдоль перил, касаясь пальцами еловых венков со свечами. Окинула изучающим взором собравшихся. И лишь тогда вышла к ведущей вниз лестнице.

Дарон, как и полагается опытному камергеру, заметил ее первой. Он словно ничуть не удивился ее появлению. Слуга сделал знак музыкантам. Те перестали играть. Лишь трубач мелодично протрубил, привлекая всеобщее внимание. И Дарон, который уже стоял у основания лестницы, громко провозгласил:

– Ее королевское высочество леди Гвинейн Мейхарт.

Все взоры до единого обратились к ней. Даже дети умолкли. Они с нескрываемым любопытством наблюдали за женщиной в черно-золотом платье. На ней не было драгоценностей или мехов, не было сложного наряда с кружевами и лентами, не сверкала в алых волосах диадема с бриллиантами. Но она была ослепительна.

– А вот и моя прелестная супруга прибыла! – Принц Кевендил, широко улыбаясь, спешил к лестнице, чтобы подать жене руку.

Гвин вложила пальцы в раскрытую ладонь, сделала легкий реверанс и с вежливой улыбкой произнесла:

– Я горю желанием поскорее познакомиться с нашими уважаемыми гостями, дорогой муж.

На деле ей больше хотелось, чтобы сгорели они все. В частности, Бариан Мейхарт, который буравил ее пристальным взглядом. Вернее, не всю ее, а только левую грудь с золотым пауком. Гвин перехватила его взор. Короткая секунда. Но ей хватило, чтобы сердце сжалось от боли и горячего гнева.

Ее опасения практически подтвердились. Теперь адептка была более чем уверена: свекор знал, что означал паук. Оставалось сыграть несколько козырей, чтобы все окончательно прояснилось.

Кевендил прервал ее размышления. Он наклонился к ней, чтобы запечатлеть сдержанный поцелуй на щеке, а сам едва слышно шепнул в ухо:

– Ты опоздала.

Гвин уловила упрек и легкое раздражение. Но, странное дело, ей оказалась полностью безразлична реакция мужа. Она даже бровью не повела.

Внимание адептки заняли гости Высокого Очага. Кевендил подводил ее к одним, другие подходили сами. Началось долгое и муторное знакомство. Адептка прекрасно понимала, что большую часть имен не запомнит вовсе. Ее более волновало, как те или иные люди станут реагировать на ее наряд. Узнает ли кто-то паука Хагмор? Испугается или сделает замечание? Но, к ее большому разочарованию, комментарий она услышала лишь от короля Ремвина Стормфорда, который был на добрый десяток лет старше ее свекра.

Мужчина с льстивой улыбкой взглянул на самого большого паука на платье Гвин и уточнил:

– Смотрю, вы любите насекомых, миледи?

Адептка покачала головой.

– Что вы, ваше величество. Пауки не насекомые. – Она снисходительно улыбнулась. – Кроме того, Паук – прозвище самых искусных чародеев во всем мире.

– А вы продемонстрируете нам ваше искусство, моя милая? – Ремвин Стормфорд глядел на нее открыто и вполне миролюбиво. Однако в иной ситуации за одну только «милую» Гвин могла бы превратить его жизнь в сплошные страдания.

– Быть может, позже, – учтиво произнесла она.

Гвин сделала реверанс и, взяв мужа под локоть, повела к столу. Мимо Бариана Мейхарта, который стоял в нескольких шагах от нее с монархами из Валиндера. Он точно слышал их разговор и упоминание паука. Рыжая адептка даже могла бы поспорить на собственную любимую лошадь, что он весь напрягся в тот миг.

Кевендил услужливо помог жене устроиться на ее законном месте и сел на стул рядом. Вокруг засуетились лакеи. Они принялись подавать кушанья и наливать вино. Гвин сдержанно приступила к трапезе под пристальным взором принца Мейхарта. Он пил вино маленькими глотками. От предложения составить компанию муж отказался. Сослался на то, что праздник начался давно и он уже несколько раз сыт.

– Ты опоздала, – тихо повторил он.

Гвин удержалась, чтобы не закатить глаза. Сделала вид, что крайне занята едой.

– Что с тобой? Ты сама не своя. – Он повернулся к ней. Скользнул растерянным взглядом по одеянию. – И еще это странное платье. Что это? Стеклянные бусины? Ты сама их пришила? Тебе не понравилось платье, которое я тебе приготовил?

Адептка отложила вилку. Она неспешно промокнула рот салфеткой и тихо произнесла:

– Я бы на твоем месте спросила, как прошла поездка. А не эту ерунду.

Кевендил хмыкнул.

– И как прошла поездка?

– Потом тебе расскажу, – соврала Гвин. – Сейчас не лучшее время.

Она не собиралась говорить мужу ничего о том, что произошло. Уж точно не про род импери в их землях. И, конечно, не про Ивроса. Вся эта ситуация запутывалась еще сильнее. Нужно было предпринимать срочные меры.

Принц сконфуженно кивнул в ответ.

– Ты права. Слишком много народу. – Он с надеждой посмотрел ей в глаза: – Ты потанцуешь со мной, когда закончишь? Я очень рад, что ты вернулась.

Адептка ощутила укол совести. Очень несвоевременный.

– Конечно. – Она вновь уткнулась в тарелку.

Гвин с детства любила Йоль. Для нее он оставался праздником завершения одного цикла и начала другого. Пусть практически такого же, но обещающего перемены к лучшему. Из зимы в лето. Из смерти в жизнь. Адептка любила запах хвои йольских деревьев, изящество украшений и щедрость застолий, когда хозяйки подносили гостям все лучшее, что было в доме. Она любила и жар праздничных костров на коже во время ночных танцев. Стужа словно отступала в ужасе прочь. Холод не ощущался совсем, настолько разгорячены были тела от пляски да выпитой браги. Блестели глаза, и лился смех. Звучали самые искренние обещания, и творились самые безумные поступки. Согласно поверью, клятвы в Ночь Матери – первую ночь Йоля – оставались священными. Нерушимыми. Говорили даже,