Он произнес:

– Мне нравится твой Ричард Уильямс. Он хороший человек. Он учился в нашей школе в кадетском корпусе, но в старших классах. Мы восхищались им, правда, Вер.

Вероника отошла назад и окинула дом долгим взглядом.

– Я знаю. Он симпатичный, и я тоже им восхищаюсь. Просто я не люблю его, но, как говорит наша мачеха, при чем тут любовь? Но ведь любовь как-то должна быть при чем, правда, Об? Иногда я жалею, что связалась со всеми этими движениями за право голоса для женщин. Я теперь стала думать о своей жизни. Я пока не хочу выходить замуж, правда не хочу. И не знаю, захочу ли когда-нибудь. Посмотри на отца. Что он такое? Мама не вышла бы за него замуж, зная его таким. Значит, он, наверно, изменился. И возможно, что все мужчины меняются…

Оберон обнял сестру за плечи. Она дрожала под меховой накидкой.

– Знаешь, Вер, я не могу подсказать тебе что-то по поводу любви. Да, по-видимому, в нас должно что-то меняться, когда мы женимся, потому что сама жизнь полностью меняется. Но не все мужчины такие, как отец.

– Откуда ты знаешь? Из-за чего мужчины становятся жестокими?

– С тобой отец не жесток, Вер.

Вероника положила голову ему на плечо. Слава богу, отец за весь последний год не поднимал на нее руку. Забастовка была общенациональной, а не только в Истоне, и к тому же давно уже бастовали кирпичные заводы Брамптона, так что отцу хватало проблем.

– Он не жесток со мной, потому что у него есть ты, мой бедный брат.

Оба замолчали. Справа от лужайки в темноте смутно вырисовывались дальние конюшни, однако Оберон слышал доносящиеся оттуда фырканье охотничьих лошадей, перестукиванье копыт в стойлах. В деревьях ухала сова.

– Как ты думаешь, он напал на Вейни?

Вероника резко повернулась.

– Ради бога, Об, нет и еще раз нет! Ты выдумываешь сцены, как в романах. Перестань думать об этом.

Он старался стряхнуть воспоминание.

– Вер, будь счастлива. Ричард – хороший человек. Ты можешь доверять ему. Он, может быть, даже не будет возражать против твоих собраний, никогда не знаешь.

– Он выбрал путь солдата. Это значит сражаться и убивать.

Оберон почувствовал, что она снова дрожит. Поднимался ветер. Она продолжала:

– Ладно, не важно, он будет подолгу отсутствовать, и в любом случае дело еще не сделано и у меня есть пока время оставаться самой собой.

Он смотрел, как она, отвернувшись, вычерчивала фигуры в лишайнике, а потом кулачком счищала их. Потом вдруг прекратила это занятие. Позади них, в доме, луги уже начали уборку в танцевальном зале. Скоро они доберутся до террасы. Она снова заговорила:

– Об, извини, а как же ты?

Он тихонько засмеялся.

– Я почти наслаждаюсь жизнью. Теперь, когда я освоился с управлением шахтой, я понимаю, для чего мне надо вставать по утрам. А отец больше не стоит у меня над душой, он слишком занят сейчас. Кроме того, у меня было время поразмышлять о том, что произошло тогда у Фроггетта. Я вспомнил, что там во дворе бегал пес, и я вот думаю, может быть, Форбс именно его назвал балбесом? Мне пришло это в голову, когда я разговаривал с Маргарет. Не пойму чем, но она здорово похожа на собаку или, может быть, на лошадь.

Вероника громко засмеялась, первый раз за весь вечер, и шлепнула его по руке. Он продолжал:

– Боюсь, я выставил себя дураком, черт бы меня побрал. Но видит бог, я по-прежнему ненавижу Форбса. Терпеть не могу, когда надо мной берут верх. Вер, но я ведь должен вернуть жеребьевку. Отец по-прежнему не дает мне это сделать, но я добьюсь своего.

Вер взяла его под руку. Слуги уже убирали террасу. Было бы неплохо сейчас прогуляться под луной с какой-нибудь из девиц, с которыми он танцевал на балу, но они все, похоже, потеряли к нему интерес, когда им стало понятно, что он работает. Они не способны были это понять. Люди их слоя общества должны посещать клуб, охотиться, стрелять, ездить ловить рыбу. После каждого танца его партнерши не улыбались ему, но принимались изучать свои бальные карточки и немедленно снова бросались танцевать с кем-то более социально приемлемым.

Вер танцевала в основном с Ричардом, но так и должно быть. Они составили прекрасную пару.

– Может быть, любовь придет позже? – предположил он.

Накидка соскользнула на пол, и Оберон поднял ее. Вероника по-прежнему дрожала. Он снял пиджак и накинул ей на плечи.

– Может быть, Об. Но ты знаешь, я столько всего хочу сама сделать! А если буду делать то, что хочу, и откажусь выходить замуж, что тогда? На улицу, и великосветское общество отвернется от меня? Стать предметом издевательств со стороны отца? У нас с тобой нет средств. Он забрал себе деньги мамы, а меня никогда ничему не учили. Лучше бы я была, как миссис Мур или Эви.

Оберон вытащил сигарету из портсигара, щелкнув по ней, закурил и глубоко затянулся. Эви? Последнее время мысли о ней часто появлялись у него в голове. Ему представился ее силуэт у стола, и он вспомнил взмах длинных ресниц, ее искусные руки и тонкие пальцы. Интересно, она действительно думает, что они верят, будто миссис Грин печет кексы? Не знает, что Вейни рассказала про болезнь миссис Мур и потребовала, чтобы они защищали повариху? Но сейчас уже нужды в этом не было, поскольку появилась Эви.

Вероника сказала:

– Какая бессмысленная суета вокруг, правда, Об?

– Именно, суета, – согласился он и снова затянулся.

Опять раздалось уханье совы, где-то залаяла лиса.

Неужели Эви не понимает, что он узнал бы ее голос – голос девушки, отчитавшей предполагаемого конюха, потому что она заботилась о лошадях и о том, чтобы этот парень, конюх, не потерял работу? Девушки, взгляд которой выражал такое сочувствие, когда она увидела его лицо?

Как-нибудь он попытается выяснить, где живет семья Энстон, потому что он хочет знать о ней все. На какое-то мгновение он тешил себя мыслью, что можно было бы… Но нет, отец скажет, что он тем самым за одно поколение затягивает их обратно в низы общества, и будет прав. Думать об этом бессмысленно. Глупо и бессмысленно. Он должен вытряхнуть всю эту чушь из головы.

– Нам обоим надо разобраться в самих себе, Вер.

Слуги заносили стулья с террасы обратно в зал.

– Я думаю вернуть жеребьевку и объявлю об этом во всеуслышание. Таким образом, у отца не останется возможности запретить это, не выставляя себя полным идиотом. Я долго не мог прийти к решению и корю себя за это.

– Он накажет тебя, – отозвалась она.

Оберон вглядывался через балюстраду в темноту, пытаясь разобрать, что шуршит под плетистой розой. Он так ничего и не понял, но успел подумать над ответом.

– Не беспокойся об этом, – сказал он. – Он скорее всего будет слишком занят, чтобы в это вникать.