Оберон бросил сигарету и затоптал ее.

– Сделай одну вещь для меня. Теперь, когда забастовка кончилась, скажи им там, на кухне, что нам вполне достаточно будет трех блюд. Я, дражайшая моя Вер, уже видеть не могу эти празднества, а мачеха жалуется на расходы. Твоя уловка насчет того, что тебе надо подготовиться к устройству замужней жизни, себя исчерпала.

Оба не спали этой ночью. Вероника металась и вертелась в кровати, размышляя о жизни, которую она не хотела вести, с человеком, которого она не любила. А Оберон лежал без сна, потому что думал о жеребьевке, которую ему предстояло вернуть, и помощнице поварихи, которая слишком часто вторгалась в его мысли.

В среду двенадцатого мая 1912 года объявили, что уже совсем скоро шахтерам вернут жеребьевку.

– Я думаю, мы ее получим, только если будем смирными, как овечки, – пробурчал Тимми. – И не сам мистер Оберон объявил об этом. Он поручил своему ручному попугаю Дэвису объявить, а у того слова слетали с языка так, будто он метал бисер перед свиньями, черт бы его побрал.

Мать Тимми, занятая вязанием очередного коврика, дернула его за ухо.

– Ну-ка прекрати выражаться, мой милый. Тебе шестнадцать лет, ты не сопливый мальчишка. Будь добр вести себя как положено, особенно перед сестрой и ее молодым человеком. Радуйся еще, что управление не могут поменять теперь, когда оно общественное.

Солнце в этот ранний час светило ярко, но не грело.

Тимми стащил кекс с тарелки, и мать дернула его за другое ухо.

– Передай-ка кексы голубкам.

Тимми отнес тарелку Эви и Саймону, сидевшим на диване рядом с плитой. Они держались за руки и хохотали, глядя на него. Как Эви любила приходить сюда, в их собственный дом, любила ощущать себя в семейном гнездышке. Те три года, что она работала в Истерли Холле, принесли столько перемен, столько хорошего, столько счастья. Она стиснула Саймону руку.

– Мам, каждый раз, когда я прихожу к вам, в доме появляется что-нибудь новенькое. Вон, например, та красивая кружечка на буфете.

В банке из-под варенья стояли весенние цветы с полей, уже близилась к завершению работа над еще одним плетеным ковриком. Пожилые соседки с удовольствием приобретали их. Душа Эви ликовала.

Тимми уселся в кресло отца, положил ноги на решетку камина и углубился в чтение «Таймс». Эви прислонилась к Саймону, настроение ее было таким расслабленным, таким радостным, хотя утро у нее было нелегкое. Милли металась по кухне и без конца смывалась во двор, явно на свидание с Роджером.

– Оставь все это, дружочек, – сказала миссис Мур, заворачивая кусок ветчины для семей Саймона и Эви. – В один прекрасный день девчонка образумится, и можешь мне поверить, она не первая сохнет по нему. Хоть убей, никогда не могла понять почему, но это так.

– А у вас никого не было? – спросила Эви.

– Пусть Бурская война ответит на этот вопрос, – отозвалась миссис Мур, упрятывая ветчину среди вещей Эви и, чтобы никому не пришло в голову совать нос в корзинку, накрывая ее старыми тряпками. Кого же потеряла миссис Мур? Нет, нельзя спрашивать – об этом говорило замкнутое лицо поварихи. А по дороге сюда они с Саймоном говорили об этой войне, но им трудно было представить, что это такое – где-то далеко, под солнцем, люди дрались с теми, кто исчезал в вельдах[30].

– Страшновато вообще-то, – сказал Саймон. – Но теперь война не может начаться. У нас везде союзы.

Они скатились вниз с холма, и Эви спросила:

– Тогда почему же мы строим так много военных кораблей? Это продолжается уже шесть лет. Ради чего? Объясняют, что мы вроде как соревнуемся с Германией, но когда кто-то победит, что будет?

Саймон засмеялся.

– Эй, не об этом речь, глупышка, а о том, чтобы стальные короли вроде Брамптона набивали себе карманы. Так что это не наша проблема.

– А тогда почему Кристабель Панкхерст сбежала в Париж и живет там в безопасности, оставив мать, сестру и всех остальных исполнять ее приказы и получать тюремные сроки? Я слышала, леди Маргарет говорила, что таким образом она может продолжать свое дело, ничем не рискуя. Эта женщина неплохо придумала.

И теперь, на кухне, она снова задалась вопросами о военных кораблях и о Кристабель, а еще о том, когда же точно будет известно о возвращении жеребьевки. Но Саймон, поцеловав ей руку, встал и потянулся, расправляя плечи.

– Пойду проведаю твоего отца и голубей, – сказал он, погладил ее по щеке и прошел к задней двери.

Тимми вскочил на ноги, засунул газету за ручку кресла и сказал:

– Я с тобой, а потом пойдем в клуб. Джек сказал, мы встретимся там с ним.

Дверь за ними захлопнулась.

Эви села за кухонный стол напротив матери. Взяла крючок и начала протягивать полоски ткани через джут, чтобы помочь сделать еще один коврик для продажи. Коврики пользовались спросом, потому что мама следила, чтобы получался рисунок, нанесенный на джут, в то время как другие обращались с цветами как попало.

– Твой Саймон – молодец. И семья у него хорошая, – сказала мать, отбрасывая коричневую полоску и заменяя ее ярко-зеленой. – Грейс хотела забежать, чтобы увидеться с тобой, перед тем как ты уйдешь. Ее интересуют новости о миссис Мур. Сейчас она со стариками-соседями, по-моему, они что-то там чинят в саду.

– Я тоже хочу поговорить с ней, мам. Мне нужно знать, сможет ли она каким-то образом приютить миссис Мур, если Брамптоны узнают про ее ревматизм. Она снова завела свою старую песню об этом. О Веронике и Обероне можно не беспокоиться, а вот от ее всемогущего высочества миледи жди беды.

Мать протащила еще одну зеленую полоску сквозь джутовые нити и указала на место на коврике, которое также должно было быть зеленым. Эви послушно сделала то, что от нее хотели, поскольку знала, что лучше не возражать. Мать сказала:

– Можно Тимми поселить с Джеком в одной комнате и взять ее к нам, если до этого дойдет, так что не тревожься, Эви. Расскажи-ка мне лучше о Милли и этом мерзавце Роджере. Не ее вина, что она малость придурковатая, сама знаешь, солнышко. Ее отца раздавило при аварии в шахте, так что от него мокрого места не осталось, и она должна была жить в полной нищете со своей тетей. Она никогда не чувствует себя в безопасности, вот в чем беда.

Эви кивнула.

– Знаю, мам. Просто она мало работает и не слушает, что ей говорят. Ох, и уж сколько раз мы предупреждали ее насчет Роджера!

Мать усмехнулась. «Интересно, – подумала Эви, – теперь у мамы блестящие волосы». Раньше, до начала ее, Эви, работы в Истерли Холле, они казались тусклыми. И морщин стало меньше. Жить в собственном доме так радостно, и теперь у них есть свой сад, а не просто двор. Мама любит возиться с овощами, а отец занимается пореем, готовится к ежегодной выставке. В глубине сада у них гуляют куры и поросенок. А выделенный им участок она кому-то передала.