просьба… Прости, что втягиваю тебя, но другого выхода нет. Нельзя допустить, чтобы кто-то добрался до моих разработок и повторил мою ошибку. Слышал про экологическую нишу и что бывает, когда она полностью совпадает?.. Впрочем, неважно. Ты должен пойти ко мне домой и уничтожить все бумаги. Они лежат в правом ящике письменного стола. А ещё в ноутбуке… С биологической частью эксперимента я разберусь сам… уничтожу её. Такова моя карма, — мне показалось, что Гоша всхлипнул; звучало так душераздирающе, что я в испуге зажмурился, но тут Гоша замолчал на полуслове и, открыв глаза, я увидел, окровавленный дрын, торчащий из его груди, словно в кино про средневековье. Гоша рухнул. Я смотрел, оцепенев. За спиной упавшего Гоши стоял другой Гоша — тоже очень усталый и, кажется, ещё более усохший. Подойдя к лежащему, он подобрал мобильник, утёр пот со лба и набрал номер.

— Паха! — услышал я в трубке. — Я совершил ужасную ошибку! Слушай меня внимательно и, пожалуйста, сделай…

Он продолжал говорить, а я смотрел, как из-за угла дома с другой стороны появился третий Гоша, на этот раз с арбалетом в руках. Я хотел крикнуть в трубку, но из моего горла вышел только нечленораздельный клёкот и Гоша, торопясь передать мне свою последнюю инструкцию, не обратил на него внимания.

А потом всё понеслось и завертелось. Один Гоша метнулся за деревья, зажимая рукой рану от стрелы, другой бросил арбалет и рыбкой нырнул за поленницу. В поленницу тут же угодил топор, вызвав небольшой дровопад. Ближайшее окно в доме лопнуло изнутри и наружу вылетел большой древний телевизор. На нём, как Мюнхгаузен на ядре, сидел (а точнее — висел) ещё один Гоша, размером со среднюю собаку.

Я уронил бинокль (он повис на ремешке) и вцепился в ствол дерева. Реальность расползалась по швам и я ничего не мог с этим поделать. Не знаю, были ли у Гоши достойные слова, чтобы описать переживаемые им ощущения, но для передачи моего ужаса подобающих слов пока никто не придумал.

В доме и во дворе перед ним продолжал твориться какой-то беспредел. Я сидел, оцепенев, не имея сил пошевелиться, как это бывает иногда в детских кошмарах, и мог думать только про множественные вселенные — мне представлялось, что это их антропоморфную модель в действии я наблюдаю перед собой. Другого разумного объяснения просто не могло быть. Неужели поделившаяся на части вселенная будет вот с таким безудержным упорством пытаться уничтожить все свои копии, чтобы остаться единственной и неповторимой? Даже что-то про единую теорию поля мелькнуло. Жаль, забыл, очень обидно. Такое, кстати, тоже бывает во сне, поэтому я до сих пор невольно сомневаюсь в достоверности этой реальности.

В центр двора меж тем вышел очередной Гоша, маленький и величественный. Подобно фракталу, он хоть и был сильно уменьшенным вариантом, но повторял себя в каждой мелочи.

Он раскинул руки в стороны и возвёл очи к небу.

— Братья! — начал он своим звучным, проникающим до мозжечка голосом. — Одумайтесь! Ведь мы братья!..

Вид у него и правда был блаженный, хоть икону пиши. И голос, как я уже говорил, под стать. Меня проняло, да и «братья» притихли.

— Мы все одной крови, плоть от плоти, все вместе, как один…

Я обрадовался, что среди составляющих Гоши нашлась одна достаточно разумная, способная вести себя как подобает высокоразвитому гуманоиду.

— Ведь сказано, — протянул он навзрыд, — «возлюби ближнего своего»!

На макушку ему опустилась лопата. Гоша умолк, продолжая одухотворённо взирать в небеса, постоял, покачиваясь, и рухнул щетинистой физиономией вниз. На его месте тут же возникла другая щетинистая физиономия.

— Прости меня, Господи! — покаялся Гоша и ещё раз огрел свою жертву лопатой.

Придя в себя, я пошёл к своему мультиверсному другу на квартиру. Нины там, как я уже знал, не было: родственники отправили её поправлять нервы в какой-то санаторий.

Хотя Гоша и был то ли эмбриологом, то ли генетиком (я в какой-то момент потерял ориентацию), прочей ботаники он тоже не чурался и, уезжая с Ниной в отпуск, поручал мне поливать цветы. Порой у него на квартире начинали копошиться всякие непотребства. Тех, что вызывали у меня особое недоумение, он отдавал на передержку братьям-биологам или их детям, унаследовавшим дурные пристрастия, мне же оставались насекомоядные растения, поливать которые следовало дистиллированной водой. Гоше об этом лучше не знать, но иногда я даже приносил муху для мухоловки. Так или иначе, ключ у меня был.

В квартиру я заходил очень осторожно: однажды вместе с ключом он оставил мне проблемы с канализацией. А моя нервная система была не в том состоянии, чтобы подвергать её дополнительным стрессам. Предыдущие три дня я пролежал, болея: как-никак, промёрз до костей. В горячечном бреду мне снились Гоши, разбегающиеся по округе, иногда они выползали из-под кровати с проломленной головой и требовали сжечь их бумаги. В другой раз я заходил в дом и находил там одни трупы. Если и оставались живые Гоши, они все попрятались и осуждающе таращились мне в спину из невидимых щелей.

Через три дня у меня кончилось лекарство и пришлось идти за свежей порцией, а по дороге я завернул к Гоше, благо, недалеко.

Полив растения, я забрал ноутбук и сунул в сумку, потом полез в письменный стол — в его правый ящик, согласно полученной инструкции.

Вынужден признать, что не орал так с пятилетнего возраста, когда на меня с потолка прицельно спрыгнул таракан. С тех пор я настороженно отношусь ко всякой биологии, что на потолке, что в ящике стола — ничего хорошего обычно ждать от неё не приходится.

Стол у Гоши был солидный и тяжёлый, советских времён. Я всегда думал, что ненавязчивый блеск тёмного полированного дерева располагает к умственной работе; возможно, в том, что Гоша пошёл в учёные, была его немалая заслуга. И вина.

Не знаю, как он смог забраться туда, да ещё закрыться изнутри, но в ящике сидел маленький Гоша. Я до сих пор иногда вижу в кошмарах этот трогательный взгляд…

Вид у Гоши был жалкий. Возможно, он полез в стол, следуя желанию уничтожить бумаги, и оказался заперт в нём более рослыми экземплярами. После безуспешных попыток выбраться он соорудил в бумагах гнездо, где и помер бы в скором времени. Моё появление он воспринял с восторгом, которого я не мог разделить, несмотря на встречу с другом. Уверен, что благодаря этой встрече я оказался на полпути к инфаркту, и это очень неприятно, потому что я недавно подал заявку на участие в лунной экспедиции. Ответа пока не получил, но было бы очень обидно сделаться физически непригодным по столь измельчавшей причине.

Мы сидели на табуретах в моей ванной и смотрели как расплываются сделанные Гошей записи: я залил их водой и засыпал для верности ядрёным японским порошком для стирки. Не так красиво, как сжечь, зато более безопасно.

Маленький Гоша украдкой плакал. Может, ему где-то натирала сшитая наспех одежда, но я думаю, что он переживал по поводу своей промашки. Не знаю, откуда брали материю и энергию для деления Авраам с Исааком — не исключено, что из особо питательного и ныне вымершего фигового дерева или же они пожирали своих женщин, прежде чем поделиться. Современному учёному следовало быть более дальновидным и подумать об этом вопросе заранее. Так что Гоше было за что себя корить.

Может статься, в древности человеческий организм мог восстанавливать свои размеры в любом возрасте, но теперь он каким-то образом утратил эту способность и, если верить замерам, за проведённую у меня неделю маленький Гоша ничуть не вырос (не считая некоторого прогресса на уровне талии). За эту неделю я изучил бумаги Гоши, но не нашёл ни малейшей зацепки, позволяющей решить его проблему.

Наше прощание с проектом «Исаак» прервал звонок в дверь. Гоша так перепугался, что едва не расшибся, бросившись бежать и сверзившись с табурета. Поначалу я пытался сделать вид, что никого нет дома, но посетитель не унимался.