это же надо! Облететь всю Солнечную Систему и погибнуть на койке какого-то вшивого центра по пересадке!

— Я вас попрошу! — возмутился Гаровский. — А из-за кого всё это произошло? Этот «вшивый», как ты изволил выразиться, центр спас миллионы людей! А теперь его закрыли на аудит из-за одного идиота… — он задумался, — и двух неудачников, как не прискорбно это констатировать. Нет, не пойду ни с кем прощаться. Для них я жив и здоров. Сяду где-нибудь под открытым небом и буду медитировать.

— А я пойду, — внезапно решил Рома. — Посмотрю на дочку. Когда ещё её увижу?

— Вали, — Гаровский уселся на пол в позе «лотос» и медленно наклонил голову вправо, потом влево, откровенно прислушиваясь к ощущениям в шейных позвонках. — И почему я раньше йогой не занимался? Приятно! Жора, а ты с кем?

— А чего мне здесь с тобой сидеть? Схожу, тоже посмотрю на дочку. Ром, симпатичная?

— Протестная очень, — озабоченно ответил Рома. — Трудно с ней. Например, с шестнадцати лет не делала копии.

— Неосмотрительно, — Гаровский закрыл глаза и поднял руки ладонями вверх. — Ом мани падме хум, — загудел он в нос.

— Пошли быстрее, а то улетит, и нас утащит, — забеспокоился Жора. — Давай, веди, я же здесь ничего не знаю.

— Прощай, Гаровский, — грустно сказал Рома. — Прости, что так вышло.

— Ом мани… — уже без энтузиазма ответил доктор. — И ты меня прости… — он вздохнул, открыл глаза и заорал: — Куда? Куда? Я что, один останусь? Нет уж, я с вами! К дочке!

Машины ни у кого из них больше не было, поэтому Рома повел собратьев по несчастью к скоростному метро.

От станции «Зверосовхоз» до его дома было рукой подать. Не торопясь, троица молча шла пешком по обочине шоссе. Наконец, вдали показались рыжие кирпичные таун-хаусы.

— Ого! — оценивающе потянул Гаровский. — Красиво жить не запретишь. Небось, и свой садик есть?

— Зато от центра далеко, — попытался оправдаться Рома.

— А что центр? Зачем нормальному человеку в центр? — доктор пожал плечами. — Там только полиция и политики. Зато от клиники доехали за семь минут.

— Какая точность! Ты словно жильё присматриваешь!

Гаровский надулся и ничего не ответил.

— Да, изменилась Москва, — кивнул Жора. — Расплющилась на всю область, и в центре ничего не узнать. Где памятники, музеи, театры?

— А зачем это теперь? У всех пять-дэ телевизоры, погружения, имитации. Представляю себе нашу публику в театре! Интересно, будет хоть один без ай-всёшника? Причем треть будут смотреть ту же самую пьесу — только у себя на ладони.

— А как же подумать? Полюбоваться? Прикоснуться?.. Эх, — Жора махнул рукой. — Мы, конечно, ожидали, что всё изменится, но не так.

— А как? — спросил Гаровский.

— Понимаешь, доктор, — Жора наклонился и сорвал с обочины пушистый зеленый колосок, — ничего и не изменилось. Девайсы стали ещё навороченней, это да. Пересадки, бессмертие. Но по сути — всё по-прежнему. А люди поглупели. Это даже удачно, что я умер. Скучно мне здесь, вот что.

— Ну, ни скажи. Тоже мне, нашел удачу! — возразил Гаровский, но по существу спорить не стал.

— Вот и мой дом, — весело сказал Рома и, не удержавшись, похвастался: — Весь таун-хаус наш, целиком; а обычно — делят на две семьи.

— Чему же ты радуешься? — удивился Жора. — Тебе это разве не всё равно?

— Ну… — Рома смутился. — Всё равно, но приятно.

— Одного я не пойму, Романов. Ты ж кофеварки продаешь? — хмуро спросил доктор. — Откуда у тебя столько денег?

— У меня интеллектуальный труд, — с легким налетом высокомерия процедил Рома.

— Заходим? — штурман остановился у кованой калитки. — И где в этой махине искать твою дочь?

В этот момент справа от них тихо зажужжала и поднялась вверх дверь гаража. Сбивая заботливо высаженные кустики и боковые столбики, на подъездную дорожку вылетела красная спортивная машина.

— Если я хорошо помню мадам Романову, и если она не успела сменить имидж, — сказал противным голосом Гаровский, — то мадемуазель Романова уже сама нас нашла.

Входная дверь распахнулась, и на пороге появилась Ромина жена.

— Вернись немедленно! — заверещала она.

— Ни за что! — послышалось из притормозившей на мгновение машинки.

— Садимся, быстро! — Рома дернул за ручку двери, но пальцы прошли сквозь неё, не встретив сопротивления. — Черт, не так! Просто прыгаем внутрь, как в метро! Раз!.. — и он провалился в салон.

— Два!.. — рядом оказался Жора.

— А я заходил через двери! Тяните же меня скорее!.. — в салоне образовалась верхняя половина застрявшего доктора.

— На счет «три»! Да слезь ты с меня, Гаровский! Вроде бестелесный дух, а что ж ты такой некомпактный?

— Мне положено одно сиденье! — сопротивлялся доктор. — Иди на переднее, к дочке. Ты же хотел на неё посмотреть!

— Зрелище… безрадостное, — внезапно сказал Жора.

Все замолчали.

— Наташа, — тихо позвал Рома, осознавая тщетность своей попытки.

Но, даже будь у него настоящий живой голос, она бы его не услышала.

Наташа рыдала, почти упершись лбом в руль. Изредка она поднимала глаза на дорогу, закладывая какой-нибудь немыслимый фортель. К счастью, трасса была почти пуста. Слезы струились по лицу девушки, собираясь в ложбинку под покрасневшим носом; потом, обогнув припухшие губы, стекали по мокрому подбородку и капали вниз, на мигающую светонитями футболку.

— Боже… я и не подозревал, что она так… — пробормотал Рома.

— Довели девчонку, — констатировал Гаровский.

К своему удивлению, Рома не услышал в его голосе ни сарказма, ни издевки.

— А безопасно ли так ехать? — взволнованно спросил Жора. — Здесь есть какой-нибудь… автопилот?

— Есть, но он действует только на простых участках, — быстро ответил доктор. — А она…

— …А она едет на Окружную! — заорал Рома. — Наташа! Наташа! Через пятьсот метров развязка, там слепой поворот! Смотри вперед! Тормози же, девочка моя!..

Словно в ответ, Наташа нажала на газ, и машина взвыла.

— Тормози!..

Не в силах ни рассуждать, ни бездействовать, Рома скользнул вниз, в чрево машины, но не проскочил его насквозь, а удержался. Он увидел вертящийся с неистовой скоростью карданный вал и неподвижно замершие рядом с дисками тормозные колодки. Хватать их было бесполезно; но должен же был быть какой-то способ? «Я сам — эти колодки. Я стану колодками!» — подумал Рома. Он опустил ладони в колодки, сгибая пальцы, повторяя их форму. «Я — колодки! Это я! Ну, всего один миллиметр!» — и потянул их к себе. На ощупь они казались податливыми, но существующими, как мягкое сливочное масло. «Я — колодки!» — и они дрогнули, сдвинулись с места, прижались к дискам. Искры посыпались из-под Роминых рук, раздался пронзительный свист, и машину резко тряхнуло, бросило влево.

— Заносит, заносит! — закричал кто-то сверху.

— Руль хватайте! — завопил Рома. — Выправляй занос, блин!

— Да как?

— Стань рулем! Залезь в него внутрь!

Словно какая-то сила аккуратно, но твердо подхватила вертящуюся машину, закончила вираж и мягко сдвинула вправо, к обочине. Колеса вращались всё медленней, искр уже не было. Рома убрал руки и выбрался наверх; машина, вздрогнув, остановилась.

Оглушая высоким гудком, совсем рядом, на расстоянии полуметра пронеслась дальнобойная фура.

— Господи… Как же это я затормозила-то? — прошептала Наташа, повернувшись к окну. Её лицо было похоже на белую тряпку с красными пятнами глаз, носа и рта. — Он меня чуть не раздавил…

Недолго думая, Рома подвинулся вперед и погрузился в приборную доску.

Изнутри она уже не казалась крутой и гламурной: нелепая путаница цветных проводов, обнаженные платы, неприглядные пластиковые панельки. Рома отыскал динамик и приник к нему губами. «Сработало один раз — сработает ещё!»

— Наташа! — позвал он.

— Наташа! — повторил динамик металлическим голосом.

— Да? — ошарашенно отозвалась девушка.

Ему хотелось наорать, отругать, отправить её к психиатру. Но он сказал то, что было где-то глубоко внутри — так глубоко, что он сам этого не понимал.

— Наташа, твои родители любят тебя. Они заняты делами, уделяют тебе мало внимания, что-то требуют — но они тебя любят.

И приходит момент, когда они понимают, ты — самое дорогое, что у них есть.

Береги себя, девочка.

Глотая слезы, Наташа кивнула.

— Сейчас успокойся и езжай обратно. Плакать надо дома, а не за рулем. Хорошо?

— Хорошо, — она опять кивнула, улыбаясь сквозь слезы.

— И последнее: