разлуки с Беном, я метался, не находил себе места, не было и желания заняться чем-либо. Я пробовал взяться за учебники, ведь в этих книгах, было время, я находил успокоение, но не теперь… В доме для меня всё ещё звенел голос Бена, слышались его стремительные шаги. Он ходил очень быстро и легко, но не скажешь, что бесшумно. Для меня весь дом жил им. Он коснулся почти каждого предмета, когда осматривал моё жильё, и под его рукой всё словно ожило и жило его присутствием, его духом. Это было выше моих сил. Я вновь острой болью ощутил одиночество…

Что-то внутри меня шевельнулось, и я услышал: «Иди, пройдись по бору. Это успокоит». Это чувство вывело меня из состояния отрешённости, и я действительно решил прогуляться, но не в бору, а отправился на облюбованное несколько ранее живописное местечко у реки, которое впоследствии станет самым излюбленным местом моих уединений… Я долго сидел, глядя, как река мчит свои воды. Постепенно отвлекался от мрака своих дум, и во мне просыпалось что-то новое, почти неизвестное мне: желание соприкоснуться со всем живым и мыслящим, приобщиться к Вселенной, стать её неотъемлемой частицей, но не простой бездушной, а живой и творящей во благо всем…

Возвращаться домой не хотелось, да и к тому же мне было о чём поговорить либо с Учителем, либо со старцем Николосом. Я решил идти к Николосу, ведь день назад мы с Беном в его саду срезали говорящий цветок. И вот я там, куда стремился. Николос обрадовался моему появлению:

— О, Николай, я рад тебя видеть в полном здравии, — несколько странно обратился он ко мне.

— Приветствую тебя, почтенный старец, — обратился я к нему, — если позволишь, поживу у тебя некоторое время.

— К чему такое вступление, Николай? Ведь ты знаешь, что можешь войти в этот дом и оставаться в нём, сколько захочешь, даже если меня не будет…

— Я знаю…

— Что ж, проходи…

Когда мы вошли в дом, старец, указав жестом на вазу с цветком, спросил:

— Это твоя работа?

— Да. Этот цветок срезал я. Но как ты догадался?

— Это моя маленькая тайна. И более того, могу тебе сказать, что ты был не один.

— Я был с Беном, но…

— Здесь уже нет ничего таинственного, простая наблюдательность: грядки в саду обработаны не только твоей рукой. Кто-то пласты уложил в арыках в другом направлении, вот и всё, — Николос улыбался, глядя на меня, словно перед ним стоял наивный мальчишка.

Меня это не обидело. Я просто был в последнее время несколько рассеян. И вновь услышал где-то изнутри голос: «Надо взять себя в руки». И я решил спросить об этом старца, наверняка он знал природу этого явления.

— Старец Николос, — обратился я к нему, — знаешь, в последнее время во мне, как бы изнутри, звучит странный голос, который как бы подсказывает мне. И я не знаю, что это и откуда оно идёт…

— Ответ прост. Это твой внутренний голос, — услышал я ответ на поставленный вопрос из уст Учителя и даже содрогнулся, его ведь здесь не было, но…

— Био, ты всегда появляется внезапно и бесшумно. Приветствую тебя, — обратился к вошедшему Николос, глядя поверх моей головы.

— Я рад вас видеть, — ответил ему Учитель.

Да, это был именно он. Я встал и повернулся к двери. С моих уст слетело одно слово:

— Учитель?! — не то вопросительно, не то восклицательно.

— А ты кого хотел увидеть? Не Господа ли Бога? — пошутил Учитель, приветливо улыбнувшись мне.

Конечно, он шутил… От его приветствия у меня поднялось настроение, и я в смущении проговорил:

— Ты так неожиданно появился, Учитель…

— А ты был так сильно погружён в свои мысли, что не почувствовал мой приход. Ты рассеян, надо как-то собраться в самом себе в комочек и жить. Понимаешь, Николай, надо жить, а не бежать от самого себя. Далеко не убежишь.

Учитель говорил мне то, что наболело во мне, словно он всё это время был со мной рядом и слышал мои мысли. Он прошёл вглубь комнаты, снимая на ходу верхнюю накидку. А Николос обратился ко мне:

— Николай, если не в тягость, сходи к колодцу за водой.

— Конечно, я принесу воду, — взяв в руки резное ведро из дерева, я пошёл к колодцу.

День клонился к вечеру. Благоухали цветы. Со стороны сада доносилось монотонное гудение — это стремились в свои ульи пчёлы. Меня очаровало спокойствие, разлитое в воздухе, и какое-то время я стоял, вслушиваясь в шорохи листвы, щебет птиц и вдыхал аромат цветов. Спокойствием наполнялась моя душа. Приятная нега разливалась по всему телу, и я вновь ощутил желание слиться воедино со всем живым, стать неотъемлемой его частичкой.

Совсем рядом со мной пролетела пчела. Её жужжание вернуло меня к действительности. Опустив ведро в колодец, я, легко вращая ручку на перекладине, поднял его. Перелил воду в принесённое ведёрко и пошёл к дому. Подходя, я замедлил шаг, во мне червячком копошилось любопытство: «О чём они говорят в моё отсутствие?»

— Я сегодня изрядно вымотался, но узнал то, что хотел, — говорил Учитель.

— Что-нибудь есть утешительное? — спросил его старец Николос.

— Едва ли это можно назвать утешительным, определён …, - я не расслышал кому, — срок в пятьдесят лет, с небольшим.

Я хотел уже войти, решив, что они обсуждают какие-то свои дела, но ответ старца заставил меня задержаться:

— Да-а…, - протянул Николос, — выходит Николаю придётся ещё лет двадцать ждать, если…

— Если, — перебил его Учитель, — она сама не решиться за это время на встречу с ним.

Несомненно, разговор шёл обо мне. Она — это, несомненно, Тамара. Но почему двадцать лет? Каких двадцать лет? И кому определён срок в пятьдесят с небольшим лет? Что это за срок и какая связь между всем этим и мной? Вопросы проносились один за другим. У меня зашумело в голове от избытка нахлынувших чувств, потемнело в глазах, так что я вынужден был прислониться к стене. Холод стены несколько отрезвил меня. Усилием воли я заставил себя улыбнуться и вошёл в комнату. О чём говорили Учитель со старцем, я более не слышал. Когда же я вошёл, старец Николос с лёгкой иронией в голосе спросил:

— Ты случаем не к себе домой ходил за водой?

— Вовсе нет. Закат очень красивый сегодня. Залюбовался…

— Я уж хотел за тобой идти, тебя искать, — пошутил Учитель, испытывающе глядя на меня.

Но я словно панцирь одел на себя. Я не хотел, чтобы кто-нибудь узнал, что я подслушал то, что от меня скрывали.