16

Пампа Кампана у своего любимого фруктового прилавка на большом базаре пробовала первое в этом сезоне настоящее манго – выведенный в Гоа сорт “альфонсо”, когда в ее поле зрения попал чужеземец Никколо де Вьери, он прогуливался вдоль улицы с таким видом, словно был на ней хозяином. На его голове красовалась мягкая шляпа бордового цвета, а на шее был свободно повязан подходящий к ней по тону шарф. Он щеголял густой рыжеватой бородой, цвет которой гармонировал с его одеждой, и на его блузе был изображен распростертый золотой лев с крыльями. Он был похож на человека, собравшегося писать собственный портрет. И еще у него были ярко-рыжие длинные волосы на голове и изумрудно-зеленые глаза.

– Этого не может быть, – громко произнесла Пампа Кампана, – но это снова ты, в третий раз.

Никколо де Вьери – он же синьор Римбальцо, господин Попрыгунчик – услышал ее слова. Как и все в Биснаге, он слышал историю о двух сошедших с небес апсарах. Но не был уверен, что верит ей, – она звучала как сказочная сага, которую амбициозный правитель мог сочинить и распространить, чтобы оправдать совершенный им захват власти, – к тому же, как мы уже знаем, он слышал и другие рассказы о том, каким образом Кришнадеварайя стал царем. Однако увидев Пампу Кампану, он поймал себя на мысли: “Я буду верить всему, что бы ни рассказывала мне эта женщина, и буду исполнять все, о чем она меня попросит”. С церемонным поклоном он ответил:

– Если бы это был третий раз, я бы непременно запомнил первый и второй, ведь подобные встречи невозможно забыть.

– Ты хорошо говоришь на нашем языке, – похвалила его Пампа Кампана, – но откуда же ты родом, чужеземец?

– Мой дом – Светлейший и Главенствующий, Ла Серениссима, Ла Доминанте, – ответил он в свойственной ему напыщенной манере. – Это город мостов, город масок, город без принца, который, с вашего позволения, мы называем Венецианской Республикой, лицезреть который приятнее, чем любой другой город на земле, чью истинную красоту и подлинную природу нельзя увидеть, ибо они сокрыты в уникальном и многогранном духе его жителей, которые путешествуют по миру, никогда не покидая дома, поскольку всегда носят свой дом в себе.

– А, – ответила Пампа Кампана, – ну, на этот раз ты хотя бы не португалец.

Как оказалось, Вьери остановился в месте, которое со времен Фернана Паеса было известно как “дом чужеземца” – в каменном особняке с большими выходящими на улицу окнами, рядом с которым когда-то гордо красовались зеленый сад и поле сахарного тростника и который теперь превратился в постоялый двор, утратив прилегавшие к нему земли из-за новой застройки и расширения города. Он пригласил Пампу Кампану, если она того пожелает, навестить его там.

– Даже голос у тебя тот же, – отвечала она. – Теперь ты носишь эту бороду, но я уверена, что под ней скрыто точно такое же лицо. Думаю, я должна быть благодарна. Раз в поколение ты возрождаешься, чтобы радовать меня.

– Ничто не доставит мне большего счастья, чем радовать вас, – отвечал Никколо де Вьери.

Его перебил маленький и пузатый продавец фруктов Шри Лакшман, который очень гордился собственным товаром:

– Манго тоже приносят вам счастье, разве не так? – спросил он.

– Манго приносят мне радость, – уточнила Пампа Кампана. – Пришли мне полную корзину альфонсо, а еще одну корзину пришли в жилище этого иностранного господина, чтобы он просто смог увидеть, на что способны португальцы.

Манго альфонсо – это сорт манго, который в Гоа вывели португальцы, продемонстрировав свое мастерство в прививании растений, его назвали в честь генерала Альфонсо де Альбукерке, первым утвердившего колониальное присутствие своей страны на западном побережье. Никколо де Вьери поднял с витрины Шри Лакшмана манго и слегка подбросил его в воздухе.

– Все, на что способны португальцы, – отвечал он, – венецианцы могут делать еще лучше, и притом в более элегантных нарядах.

Продавцом за соседним прилавком был брат Шри Лакшмана, Шри Нараян. Он торговал бобовыми, крупой, рисом и семенами.

– Сир, мадам, купите и мой товар тоже, – крикнул он им в притворном возмущении. – Рис тоже приносит счастье. Семена несут в себе щедрость земли, что может быть радостнее этого.

– Сегодня не день семян, – отвечала ему Пампа Кампана, – но придет и твой день.

– Когда некто может просто приказать любой женщине в Биснаге испытывать к нему безусловную любовь, – откровенничал Кришнадеварайя в царской спальне с Зерелдой Ли, – он просто не в состоянии одарить кого-то из этих женщин своей безусловной любовью в ответ. Однако ты другая, ибо спустилась ко мне с небес. Раз я способен быть со своей божественной возлюбленной, не будучи испепеленным ее божественной силой, это значит, что та же сила содержится и во мне. Ты показала мне, кто я есть, и я никогда не перестану любить тебя за это.

– Благодаря тебе, – отвечала ему Зерелда Ли, – в первый раз за свою жизнь я ощущаю под ногами твердую почву, на которой могу стоять, и я чувствую, как мои корни через стопы проникают внутрь этой земли. Так что и ты даровал мне меня, и я никогда не перестану любить тебя за это.

– Единственная истинная любовь – любовь к самому себе, – продолжал Кришнадеварайя. – В любви другой соединяется с тобой в твоей сути, становится равным ей, так что любить другого означает любить этого другого внутри твоего собственного “я”, ибо они равны и тождественны.

Зерелда Ли уселась в кровати и съела со стоявшего на ночном столике блюда сладкий шарик с фисташками.

– Когда она приезжает? – поинтересовалась она. – Ведьма? И ее мамаша?

– Завтра, – ответил царь.

– Тогда начиная с завтрашнего дня ты и я больше не сможем быть тождественны, – заявила она, – это попросту невозможно.

– Бывает, что одна и та же вещь одновременно является невозможной и возможной, – отвечал Кришнадеварайя, – и это – одна из таких вещей.

– Посмотрим, – сказала Зерелда Ли, притягивая его к себе со все большей уверенностью. – Докажешь это своим поведением.

Царевна Тирумала из Срирангапатны – вовсе не ведьма, а поразительно красивая женщина с, надо сказать, надменным, даже жестоким, но несомненно, впечатляющим носом, носом, который вдохновил на создание по крайней мере одного великого стихотворения, – прибыла к воротам Биснаги, восседая на золотом троне, установленном на золотой колеснице, запряженной дюжиной коней золотого цвета, покрытых золотыми попонами, сверкавшими на солнце так, что слепило глаза. За спиной Тирумалы стояли ее отец, царь Вира, и мать, царица Нагала, в высоких золотых головных уборах, широких золотых