культуре, к многим женам-наложницам, к духам их семи небес, к гуриям, “которых не трогают ни люди, ни джинны”. Тебе следует надеть мужскую одежду и оставить эту девичью помойку.

Кришнадеварайя не испытал раскаяния.

– У твоего собственного отца целая конюшня жен, – отвечал он, – это не связано ни с индуистами, ни с мусульманами. Я прославляю своего тезку, Господа Кришну, воссоздав у нас в Биснаге приют его удовольствий.

– Знаешь, когда, по-моему, наступит настоящий рай? – спросила у него Тирумала, продемонстрировав во многом общий с Пампой Кампаной образ мышления. – Это случится в том месте – или в то время, – когда одному мужчине будет достаточно одной женщины.

– Для большей части людей этот рай уже существует, – парировал Кришнадеварайя. – Он называется бедность.

– Возможно, нам придется переименовать его, – заявила его старшая царица, – или начать думать о нем как о богатстве. Возможно, беден ты, которому, сколько ни будет женщин, все мало.

– А я смотрю, ты умеешь отстаивать свою точку зрения, – произнес царь. – Мне это нравится. Продолжай.

– Оденься подобающим образом, – велела она ему, – потом посмотрим насчет беседы.

– Кстати, – добавил царь, когда она собралась уходить, – ты слышала, бедный Дхурджати умер.

– Да, – ответила она, пожав плечами, – у него что-то разорвалось внутри, возможно, его сердце. Ты же знаешь, что говорят о поэтах. Они в тоске с самого рождения, и все умирают от печали, ведь никто не может любить их настолько сильно, насколько им это нужно.

– Люди говорят и другое, – продолжал царь. – К примеру, они шепчут слова Шримати Виша, когда мимо проходишь ты или твоя мать.

– Смерть неизбежна, – отвечала она. – Бедняги во всем видят убийства. А я вижу только судьбу, я называю ее карма – это единственное должное и точное название, – но ты, в своем мусульманском костюме, со своим постоянным урду на языке, возможно, предпочтешь слово “кисмат”.

– Вот тебе один совет, – заявил царь. – Отравитель всегда заканчивает тем, что сам выпивает яд. Просто чтобы ты задумалась.

– Это твоя младшая царица, это она отравительница, – прокричала Тирумала Деви прежде, чем удалиться с гордо поднятой головой, – эта чужеземка! Присмотрись к ней, если задумался об отравлениях.

“Чужеземка” Зерелда Ли навестила Пампу Кампану в “доме чужеземца”. Она приехала на серебряной карете со слугами и охраной, но вошла в дом одна и во время пребывания там вела себя не как младшая царица, а как обычный приехавший в свою семью ребенок. Она застала Пампу Кампану в одиночестве, та сидела на подоконнике и наблюдала из окна за городской суетой с меланхолическим видом женщины, которая чувствует, что ее время прошло, а любовник, в чьем доме она живет, – всего лишь средство сделать так, чтобы оставшиеся часы пролетели как можно незаметнее.

– Он не особенный, – признавалась она себе, – его волосы похожи на великолепный костер, глаза – на драгоценные камни, и у него старомодные манеры, что выглядит мило. Но он – просто имитация другого человека из прежней жизни. Точнее, имитация человека, который сам был имитацией другого, настоящего человека. Я слишком стара для того, чтобы влюбляться в имитации имитаций, даже те, у которых правильные волосы, глаза и манеры, которые занимаются любовью так, как я помню и до сих пор предпочитаю, даже при том, что он не португалец. Я видела оригинал, слышала музыку той любви и не смогу довольствоваться эхом эха. Никколо приятный человек и повидал большой мир, что, как он утверждает, свойственно венецианцам, но, в конце концов, к делу он отношения не имеет.

Затем она подумала, я и сама, возможно, сделалась тем же самым за все эти годы, этим подхожу к своему двухсотому дню рождения. Возможно, что и я не имею отношения к делу.

– Пра-пра-пра-пра-прабабушка, – спросила Зерелда Ли, – так чего же ты хочешь?

– Я хочу две вещи, – отвечала Пампа Кампана. – Во-первых, я хочу, чтобы у тебя было то, чего хочешь ты. Если ты хочешь этого царя и все, что к нему прилагается, если это то, что позволяет тебе ощущать принадлежность и видеть, кто ты есть, то я в долгу перед тобой и должна быть уверена, что ты будешь владеть этим столько, сколько захочешь, и случайно не умрешь от яда прежде, чем устанешь от жизни.

Она встала с места возле окна и жестом пригласила Зерелду Ли следовать за ней.

– Леса в окрестностях Биснаги не похожи на зачарованный лес Араньяни, – рассказывала она, – но не похожи они и на рощи около пещеры Видьясагара, в которой я выросла. Тот обычный лес давал ему все, что ему было нужно, и в этих лесах тоже есть все, что нужно для достижения моих целей. Я довольно часто добывала там необходимое, пока ты была занята дворцовыми интригами.

– Добывала что? – не поняла Зерелда Ли, и Пампа Кампана расплылась в блаженной улыбке.

– Видьясагар был разносторонним человеком, – пояснила она. – Он обладал мудростью, за которую многие его боготворили, и государственным мышлением, столь коварным, что многие боялись его из-за этого. Были и другие стороны, романтические, чего я никогда не смогу ему простить, но я заперла эти воспоминания в таком далеком чертоге памяти, что порой и сама не могу найти к ним то дорогу, то ключ, да и ни к чему сейчас этот ключ искать. Были у его личности и стороны, которые нам пригодятся. Пригодятся, я бы сказала, тебе.

Они находились в комнате Пампы Кампаны, где в углу стоял небольшой глиняный сосуд с вытянутым горлышком, похожий из-за этого на хорохорящегося петушка.

– Вьери рассказывал, что этому сосуду уже сто лет и что он привезен из страны, жители которой хранили в нем кровь своих побежденных врагов. Когда он подарил мне его, в нем еще были засохшие остатки этой крови, а мне известно – этому меня научил Видьясагар, – что из такой крови, если смешать ее с правильными травами, получается напиток, который сделает ту, что его выпьет, неуязвимой ко вреду, который может нанести ей все то, что она ест и пьет.

– Это антидот, – поняла Зерелда Ли.

– Я собрала травы, – продолжала Пампа Кампана, – растолкла и добавила внутрь через длинное горлышко. Я нагрела сосуд на огне и произнесла слова, которым научил меня Видьясагар, и теперь напиток готов.

Она поставила рядом с глиняным петушком деревянную миску, подняла сосуд за горлышко и опрокинула его в миску. Из разбитых осколков начала сочиться густая темная жидкость.

– Ты говорила, ему сто лет, – удивленно уточнила слегка шокированная Зерелда Ли.

– Да, – подтвердила Пампа Кампана, – он долго ждал, чтобы исполнить свое предназначение.

Она заметила, что Зерелда Ли все