В комнате он не стал включать свет, а лишь распахнул пошире окно и посидел на подоконнике, отставив в сторону горшок с крошечным, но очень древним деревцем, похожим на миниатюрный дуб, узловатыми корнями вцепившийся в каменистую почву. Снизу доносились звуки разговора стариков. Прислушиваться Сворден Ферц не стал, хотя ему показалось, что он слышит и детский голос, отвечающий на какие-то вопросы.

Мировой свет уступил место слабому фосфоресцированию низких небес. Необозримое лесное море захлестывало сушу, чем дальше, тем плотнее смыкая ряды, постепенно превращаясь из полярного лога в джунгли, если только можно вообразить себе подобные джунгли в самой низшей точке мира, совсем рядом с перегибом.

Тем не менее, если спускаться и дальше вниз (или подниматься вверх – здесь это роли не играло), то на смену густым ягодникам придут заросли карликовых деревьев, сплетающихся в плотный, непролазный ковер, скрывающий под собой и топи, и озера, и даже горячие источники, что изредка взрываются фонтанами дурно пахнущей грязи, окатывая до самых крон невозмутимо возвышающиеся секвойи.

Стелющиеся по земле деревца хватались ветками за могучих собратьев, оплетали их, стараясь дотянуться до скудного мирового света багровыми листьями вечного увядания. Поселковая ребятня развлекалась тем, что отыскивала укутанную в плотный каркас таких вот лиан секвойю и взобралась по ней как можно выше, стараясь разглядеть отроги Белого Клыка или мрачные зубцы кальдеры.

– Любуешься?

Только сейчас Сворден Ферц ощутил его присутствие, будто к спине приложили свинцовый брусок. Он всегда появлялся незаметно и неожиданно, а еще – неприятно, как умел делать только он. Словно в комнату внесли и положили на кровать тщательно упакованный в непроницаемый футляр кусок перегнившего мяса, которое вроде и не пахнет, и не терзает взор гангренозными вздутиями, но само осознание его присутствия помимо воли заставляет ощущать легкий привкус мертвечины.

– Как ты сюда попал? – спросил Сворден Ферц, так и не обернувшись в незваному гостю.

– Ты всегда об этом спрашиваешь, – со смешком заметил он. – И воображаешь всякие гадости. Но если тебе так спокойнее, то пусть я прошел ходами древоточцев. Забавные создания, скажу тебе… Есть у них увлечение – освобождать миры от разумной жизни. Прогрызают в них дырки, впрыскивают какую-то гадость, от которой на башке волосы выпадают и кожа морщится, а затем предлагают всем в дырки попрыгать – мол, там только ваше спасение и есть.

– Никаких других миров нет, – возразил Сворден Ферц. – Согласно современным взглядам, мир представляет собой газовую полость, на внутренней поверхности которой и живут люди, а в ее центре располагается атмосферное сгущение, именуемое мировым светом, периодически вспыхивающее и угасающее. Доказать это просто. Встаньте на берегу и наблюдайте за отходящим от берега кораблем…

– Очень интересно, – холодно подтвердил он. – Любопытно было бы послушать лекцию о неклассической баллистике, но как-нибудь в другой раз.

– Твоих клешней дело? – резко спросил Сворден Ферц.

– Какое? – деланно удивился он.

– Там… в лесу…

Он тихонько засмеялся, точно некто стиснул гниющую плоть, заставляя лопаться гнойные волдыри.

– Так ты поэтому промолчал! А я-то голову… – он осекся, сообразив, что проговорился. Но помолчав, добавил: – Это не я. Хотя чертовски изобретательная штука!

Сворден Ферц отвернулся от окна и посмотрел на гостя.

Когда-то его звали Гендоз Ужасный, сейчас же величали Прекрасным. Он выполз из каких-то жутких болот в зонах Выпадения и Одержания – то ли отброс отвратительных экспериментов, то ли их побочный продукт, то ли плод внутривидового скрещивания, – скособоченный, покрытый вонючей шерстью, полуслепой, гниющий, надрывно воющий, истощенный до такой степени, что глотал все, попадавшее ему в клешни.

Никто не знал сколько он вот так полз через лес, оставляя позади себя склизкий след гнили и нечистот, хватаясь за кусты, отталкиваясь рахитичными, полуразвитыми задними конечностями, которые и ногами никто не осмелился назвать, извиваясь раздавленным червяком-выползком, жестоким милосердием какого-то бога перенесенного с запруженной пешеходами дорожки на безопасную обочину, где и оставлен подыхать.

Вот только подыхать он отказался.

Подобранный и если не обласканный, то, во всяком случае, получивший причитавшуюся ему долю милосердия, высвобожденный из мерзейшей темницы своей плоти и облаченный в подобающий совершенному творению телесный облик, Гендоз Прекрасный, тем не менее, сохранил в глубине души изначальную порченность, что отравляла его существование среди людей как богов.

Если людоеда взять в высокие чертоги, отмыть, позитивно реморализовать, втиснуть в его башку все сокровища духа и разума, то ничего другого от него ожидать и нельзя, кроме разочарования в богах, оказавшихся на поверку такими же смертными, со всеми вытекающими отсюда гастрономическими предпочтениями дикаря, и озлобленности по отношению к ним же, совершившими по неразумению столь подлый акт обмана. И пусть возвращению к людоедским привычкам мешали установленные в его башке моральные запреты, он бы наверняка своим извращенным умишком отыскал пути как подгадить своим незваным благодетелям.

Тоже произошло и с Гендозом Ужасным. Злой волей исторгнутый из клоаки Одержания, заново сшитый, излеченный, одаренный нечаянным всемогуществом, превращенный в Гендоза Прекрасного, чьим полным правом являлось вкушение небесной амброзии, он стал несчастнейшим из несчастных.

Он обрел всемогущество и тем самым превратился в бессильного из бессильнейших, ибо условием реализации всемогущества являлось непричинение вреда кому бы или чему бы то ни было. А поскольку он (да и не только он) и вообразить себе не мог хоть самого ничтожного божественного акта, чьим отдаленным следствием не оказывалась крохотная слезинка ребенка или оторванная лапка насекомого, то ему ничего не оставалось делать, как в бессильной ярости клацать клешнями.

Родись он не Гендозом Ужасным, а каким-нибудь Аратой Прекрасным, и не здесь, а в каком-то гораздо более ужасном и мрачном мире (если бы иные миры могли существовать в бесконечной небесной тверди), и не превратившись милосердием людей как богов в богоподобие – Гендоза Прекрасного, а истерзанного ненавистью мрази, искалеченного, превращенного в Арату Горбатого, втоптанного в нечистоты и оплеванного, гонимого и казнимого, он бы оказался неизмеримо счастливее и не задумываясь обменялся местами, телами и судьбой со своим придуманным альтер-эго.

– Ты должен снова помочь мне, – сказал Гендоз Прекрасный, и теперь в его голосе не чувствовалось ни яда, ни гнили, а лишь безмерная усталость, более присталая творцу всего сущего, обнаружившего провидением божьим врожденное и неизбывное повреждение его образа и подобия.

– Нет, – покачал головой Сворден Ферц. – Я и так уже непозволительно много тебе сделал.

– Зачем ты вообще пришел сюда! – с отчаянием воскликнул Гендоз Прекрасный и ударил кулаком по ручке кресла. – Зачем подарил надежду! Среди слепых и одноглазый – король, среди же богов лишь несовершенный человек всемогущее их…