– Это твои выдумки.

– Нет, – он тяжело мотнул головой. – Нет, ты не понимаешь…

– Чего же?

– В мире совершенства несовершенство – самое неотразимое оружие! – почти выкрикнул Гендоз Прекрасный, вцепившись в кресло так, что подлокотники захрустели. – Только ты можешь взорвать всю эту… все это… – он затих и опустил голову на грудь.

Свордену Ферцу показалось что гость заснул, но тот пошевелился и пробормотал:

– Зачем ты только явился сюда… подарил несбыточную надежду… я во всем привык полагаться только на себя, но твое появление сделало меня слабым… даже когда я выползал из клоаки, из Одержания, я был сильнее, чем сейчас… во мне жила настоящая ненависть, ненависть ко всем и ко всему, подлинная ненависть, а не тот протез, что пришлось сделать для своей души, чтобы вспомнить – как же это – хромать…

А затем Гендоз Прекрасный исчез. Как будто одним щелчком отключили голограмму. Вот он только что сидел в кресле, а миг спустя – кресло пустует, и лишь морозное облако расплывается по комнате.

Сворден Ферц зябко поежился и нырнул под одеяло.

Щелкнули зажимы на запястьях и лодыжках. Ледяной метал впился в спину и затылок стылым поцелуем. Кожа ощутила все зазубрины, все заусенцы креста, неряшливо сваренного из ржавой арматуры. Длинная игла вошла под сердце, наполняя тело анестезирующим безразличием. Двумя пальцами прихватив плоть на груди и оттянув ее, человек отработанным движением пронзил складку крючком. Треугольная штука с округлыми вершинами, откуда торчало по острой загогулине, повисла на теле. Кровь крохотными капельками проступила из раны.

– Готов, – пробурчал человек. – Можно воздвигать.

– Погоди, – сказал другой. Яркий луч света ударил в глаза.

Сворден сузил зрачки, но так ничего и не смог разобрать в мутном мареве.

– У тебя почти нет шансов, здоровяк, – сказал другой, поводя фонарем из стороны в сторону. – Почти. И в этом твое возможное спасение. Если доберешься до ледяной пещеры, то не убивай всех. Из одного-двоих сделай “скотинок”, а иначе сдохнешь. Понял?

Сворден хотел ответить, что ничего не понял, но язык распухшим куском мяса заполнял рот, не давая вырваться ни единому звуку.

– Пошел!

Что-то лязгнуло, металлическая ферма дернулась и начала медленно подниматься. Тело Свордена соскользнуло вниз, но железные зажимы держали крепко. Наверное, боль должна пронзить его, но он ничего не чувствовал, превратившись в кусок промороженной человечины.

Голова безвольно повисла, и лишь глаза сохранили толику жизни. У подножия продолжал стоять тот, что с фонарем, а другой, присев на корточки, копался в снятой со Свордена одежде.

– Что возьмешь? – спросил копавшийся.

Другой посветил фонарем на вещи:

– Ботинки.

– Ботинки хорошие, – одобрил тот, что на корточках. Вытащил их из кучи и взвесил на руках. – Отличная вещь.

– Давай сюда.

– А не жирно? Ты и с другого ботинки взял…

Тот, что с фонариком, не раздумывая пнул в лицо сидевшего. Ботинки разлетелись в стороны. Сидевший на корточках перекатился на спину, зажимая лицо. Между пальцев текла кровь. Стоявший беззаботно засвистел, посветил в лицо Свордену и вроде даже как подмигнул:

– Вот так оно и бывает.

Упавший перевернулся на живот и поднялся на четвереньки, встряхивая головой, отчего стал похож на отощавшего копхунда. Человек с фонариком сплюнул, слегка разбежался и пнул тому в живот. Однако стоящий на четвереньках невероятно ловко извернулся, перехватил ногу, нанесшую удар, дернул. Фонарик вылетел из руки и покатился по бетону, вырывая из мглы остовы чего-то невообразимо древнего.

Две тени завозились у подножия фермы, на которой висел Сворден. Они походили на рычащих падальщиков, дерущихся за кусок гнили.

– Пусти… – хрипел один.

– Мое… – взвизгивал второй.

– Ботинки…

– Отдай…

Язык постепенно оттаивал. Он уже не лежал во рту слизнем, что умудрился заползти в глотку и издохнуть, сочась мерзкой жидкостью, от которой из желудка поднималась ответная волна едкой желчи. Сворден сосредоточился на кончике языка, и ему показалось, что тот шевельнулся. Крохотное движение, предвещающее пробуждение анестезированного тела.

Липкий туман, застилавший глаза, постепенно рассеивался, превращаясь из непроницаемой тучи мельтешащего гнуса в редеющие облака мух, сквозь которые проступали, проявлялись ржавые останки.

Нагромождение циклопических сооружений – не только по размеру, но и по загадочному происхождению, ибо разум отказывался нащупать хоть какую-то аналогию корчащимся линиям, агонизирующим плоскостям, судорожным объемам, подвластным, наверное, восприятию лишь одноглазой людоедской логике. Ощущалась почти физическая боль от непроизвольных попыток проникнуть за ощетинившийся фасад нечеловеческого мира, где стражи легко превращались в смердящих обозленных псов, зубами вцепившихся друг в друга.

– Пирату место на кресте, – сказал человек с длинными прямыми волосами, прислонившись к ферме.

Любопытно, но Сворден сразу узнал его.

– Еще один круг безумия внутри бесконечного странствия. Забавно, не находите? – неуместная вежливость без грана примеси, словно чистейшая жидкость, что отказывается замерзать, следуя физическим предустановлениям фазовых переходов.

Человек вытащил кусочек проволоки и принялся вычищать грязь из под ногтей.

– Вечная мистерия полузабытой конгрегации, – встряхнул волосами, рассыпая глубокую черноту по плечам. – Почему бы не извлечь из спящей души нечто менее мучительное и более подобающее полуденному солнцу?

Взгляд глубоко посаженных глаз впивается в лицо Свордена паучьими лапами. Губы сжимаются в неприметную ниточку. Бледная рука вытягивается ладонью вверх, знаком узнавания змеится от запястья до сгиба локтя неряшливый шрам.

– Неужто вина? – рот презрительно кривится. Шевелится выбритая до синевы нижняя челюсть, приспосабливаясь выплюнуть нечто лающее и даже рычащее. – Все кругом виноваты. Непрерывная цепь вины, длиной в сорок тысяч лет. Дурацкие баклашки давно позабытых детских игр во всемогущего Творца. Как вам такая гипотеза? Уж не на это вы намекаете в столь впечатляющем спектакле? – длинноволосый закашлялся, то ли неудачно пытаясь изобразить презрительный смех, то ли впрямь веселясь.

– Как там? Как там? Тот несчастный старик, что пытался втиснуть нечеловекоразмерную логику в прокрустово ложе столь примитивных догадок, плесенью взошедших на давно прокисшем кровавом бульоне Флакша? Menschliches, Allzumenschliches…

Сворден разлепил губы, и густая жидкость хлынула по подбородку, по груди, по ногам. Кислая бурда оттаивающего полутрупа.