– Можно мне его снять?

– Пожалуйста, только стоит это удовольствие сто долларов всутки.

Я достала кошелек и заплатила за три дня.

– Пойдемте, – сказала Алла Михайловна.

Мы вышли на улицу, обошли корпус сзади и углубились в лес,метров через триста показался небольшой деревянный домик. Королькова открыладверь и сказала:

– Прошу.

Внутри коттедж оказался просторным. Спальня, гостиная,кабинет… Большая ванная комната, безукоризненно чистая. Мебель, правда, неновая, но добротная. Матрац на кровати не продавленный, подушки мягкие, одеялотеплое, белье целое… Вот только полотенца отсутствовали.

– Непорядок, – покачала головой директриса, – вы ужизвините, сейчас Веру пришлю, горничную.

После этой фразы она ушла. Я осталась в одиночестве, слушаяневероятную тишину. Ни звука не долетало до ушей. В Москве невозможно найтиместа, где бы полностью отсутствовал шум. Всегда либо трамвай проедет, либособака залает, либо соседи заведут пьяные песни. Даже у нас в Ложкине слышно,как тревожно гудит, подъезжая к станции, электричка.

Послышался легкий стук, и в комнате появилась девушка, даже девочка,чуть старше Маруси по виду.

– Здрассти, – сказала она и показала стопку полотенец, –куды вам их положить?

– Да вот на столе оставь.

– Не-а, – протянула девочка, – Алла Михайловна ругатьстанет. Вы ей потом скажете, что я все побросала…

Я внимательно посмотрела на горничную. Низкий лоб, глубокопосаженные, просто «утонувшие» в черепе маленькие глаза, нос – картошкой ислишком крупный рот с влажными губами. Некрасивая голова с плохо подстриженнымиволосами сидела на полном туловище человека, привыкшего есть в любое время, неограничивая себя. Скорей всего у нее легкая форма болезни Дауна, позволяющаяадаптироваться к жизни и даже работать.

– Ты права, детка, – со вздохом ответила я, – своиобязанности следует выполнять четко. Большое полотенце повесь в ванной накрючок, среднее положи на кровать, а маленькое, льняное, отнеси на кухню…

Девица с шумом понеслась выполнять указания.

Потом она вновь возникла перед моими глазами иотрапортовала:

– Сделала.

Я достала из бумажника пятьдесят рублей.

– Спасибо.

– Чегой-то? – спросила девочка, во все глаза глядя набумажку.

– Это тебе, на чай.

– Я его не люблю…

– Ну купишь себе кока-колу или мороженое…

– Спасибо, большое спасибо, просто огромное спасибо, –принялась благодарить девица.

Мне стало неудобно, небось зарплата у несчастной рублейчетыреста, не больше. Горничные мало получают, а уж таким небось вообще платяткопейки…

– Тетенька, – неожиданно сказала девочка, притормозив удвери, – вы добрая, хорошая, я вам правду скажу…

– Какую, солнышко?

– Уезжайте из этого домика!

– Почему, дружок?

Девочка напряглась, потом неожиданно сообщила:

– Меня Верой зовут.

– Очень приятно, Дарья Ивановна.

– Ой, – обрадовался бесхитростный ребенок, – как моюбабушку, можно вас тетей Дашей звать?

Я улыбнулась. Странное дело, но так меня никто не называл ниразу в жизни. Как-то сложилось, что дети подруг мигом начинали обращаться комне просто: Даша. Потом ребята подрастали, и я превращалась в Дашутку.

– Конечно, милая. А почему лучше уехать в другой коттедж?

Верочка перешла на трагический шепот:

– В этом люди как мухи мрут, просто жуть! Местонесчастливое, проклятое, мне мамусечка рассказывала. Хотя живут иногда иничего, здоровехоньки остаются, только вы добрая, мне вас жаль! Бегите к АллеМихайловне и в другую коттеджу переезжайте. Они у нас все пустые стоят! И чегоона вас сюда поселила? Сама же на днях моей маме говорила: «Надо сломать второйномер, прямо проклятое место!»

Я спросила:

– И кто же тут умер?

Верочка села на стул и стала перечислять:

– Сначала дядька, пожилой уже, аккурат вот на этомдиванчике, в июне преставился. До него женщина в ванной мылась, поскользнуласьи черепушкой о пол приложилась, жуть! Кровищи было, еле отмыли. Еще раньше, годпримерно назад, люди-то живы остались, да у них ребенок утонул, маленький. Оникупаться пошли, тута место есть специальное, и недоглядели. Неделю искали и ненашли… А совсем давно тетенька утонула, красивая! Актриса! По телевизоруиграла! Ой, вот ее мне жалко было! Добрая, навроде вас! Шарфик мне подарила,такой голубенький, он у меня парадный теперь, и денег давала…

– Постой, постой, – прервала я ее рассказ, – Изабелла умерлав 97-м году. Она никак не могла тебе ничего дать!

– Почемуй-то? – удивилась Вера. – Я здесь всю жизню работаю,с четырнадцати годков, как школу закончила, у меня восьмилетка, я образованная.Мы тута с мамочкой служим, но она, конечно, раньше нанялася. Таперича мамуляэта, как ее, забыла, ну при белье…

– Кастелянша?

– Чего?

Я вздохнула.

– Сестра-хозяйка?

– Во, точно, хозяйка, а я в горничных, Анна Касьяновнамамусю зовут.

– Сколько же тебе лет, деточка?

– Тридцать, – преспокойно ответила Вера.

Я постаралась ничем не выдать своего удивления. Оксанакак-то сказала:

– Старимся-то мы не от физиологических процессов, а отпостоянных забот. Забьем голову разными мыслями, и, пожалуйста, морщины бегут.

Помнится, я возразила:

– Ну уж прямо-таки от мыслей!

– А ты как-нибудь посмотри на олигофрена или дауна, –парировала подруга, – вечные дети. Что в голове, то и на морде.

– Мамочка твоя здесь?

– Где ж ей быть? Туточки сидит, в главном корпусе.

– Пошли, – велела я и потребовала закрыть коттедж.

Но ключ, столь легко слушавшийся Аллу Михайловну, не хотелповорачиваться в замке.