Полтон, кажется, скрылся в лаборатории, но вскоре опять появился на лестнице, заставив меня вздрогнуть от неожиданности. Я решил затвориться у себя в комнате, как вдруг до моего слуха долетел звонок хэнсомского кэба, приближавшегося со стороны Пэйпер-Билдингс. Кэб остановился напротив дома. Полтон с быстротой арлекина скатился вниз по ступенькам, и через несколько секунд из холла донесся его голос:

– Доктор, вам не очень больно?

Я сбежал по лестнице и увидел Торндайка, который медленно входил в дом, правой рукой опираясь о плечо Полтона. Одежда моего друга была в грязи, левая рука – на перевязи, а черная косынка под шляпой, очевидно, скрывала бинт.

– Мне совсем не больно, – весело отозвался мой коллега, – но стыдно предстать перед вами в таком неопрятном виде. Упал в грязь, понимаете, вот досада! – добавил он, заметив мое испуганное лицо. – Вода, платяная щетка и сытный обед – вот от чего я сейчас не отказался бы.

Я с беспокойством уставился на него: выглядел он бледным и измученным, словно пережил какое-то потрясение, в кресло опустился с трудом, будто вконец ослабел и не чувствовал под собой ног от усталости.

– Что стряслось? – спросил я, когда Полтон удалился, чтобы принести воду, щетку и приготовить еду.

Торндайк огляделся по сторонам, точно остерегался посторонних свидетелей, и сказал:

– Весьма необычное приключение, Джервис. Я пробирался очень осторожно, буквально ощупью прокладывая себе путь и стараясь уберечься от жирной, скользкой грязи. Едва я достиг подножия Лондонского моста, как услышал шум повозки с тяжелым грузом. Она спускалась под уклон, причем довольно быстро, если учесть, что висел сплошной туман и видимость не превышала дюжины ярдов. Я, разумеется, остановился на краю тротуара, чтобы пропустить повозку. Но едва лошади выступили из пелены тумана, сзади замаячил силуэт человека, который – вот что странно! – внезапно всем телом подался в мою сторону. Секунда – и я запнулся о его ногу, растянувшись на мостовой прямо перед повозкой. Лошади надвигались на меня, и, прежде чем я успел отползти в сторону, копыто одной из них наступило на мою шляпу, раздавило ее – это новая шляпа, я ее недавно купил – и наполовину оглушило меня. Вслед за тем переднее колесо повозки ударило меня по голове, поранив мне лицо и прищемив рукав, отчего я не сумел вовремя выпростать руку, с которой, как потом обнаружилось, содрана кожа. Повозка прогрохотала в опасной близости, Джервис: еще дюйм-два, и меня расплющило бы, как морскую звезду, понимаете?

– Чего тут непонятного? – воскликнул я. – Но что это за тип? Вы запомнили его лицо или хоть что-нибудь?

– Будете смеяться, но ровным счетом ничего. Субъект мгновенно дал стрекача и растворился в тумане.

– Как же вы поднялись с земли?

– Какая-то женщина, с виду подвыпившая, потянула меня за рукав и помогла встать; я, опираясь на свою спасительницу в лохмотьях, побрел назад в больницу. По-моему, выглядело это не так трогательно, как комично, – усмехнулся он.

– Вас некоторое время продержали в больнице, чтобы оказать помощь?

– Да, я немного посидел в приемной, затем старый Лэнгдейл настоял, чтобы я на часок прилег: вдруг выявятся симптомы сотрясения мозга? Но ничего такого, к счастью, не оказалось: я был лишь напуган и смущен, да и то самую малость. В общем, я жив и здоров, но происшествие не выходит у меня из головы.

– Меня больше всего настораживает мерзавец, который вас толкнул.

– Да, ума не приложу, как я запнулся за его ногу?

– Вы полагаете, он действовал непреднамеренно? Что с его стороны не было никакого злого умысла?

– Нет, я ни в чем не уверен, – уклончиво ответил Торндайк, но я не успел добиться от него объяснения, поскольку в этот момент вошел Полтон, и мой друг сменил тему.

После обеда я подробно изложил свой разговор с Уолтером Хорнби, с любопытством наблюдая за лицом Торндайка, чтобы определить, как он отреагирует на новую информацию. Результат меня удовлетворил: мой коллега весьма заинтересовался нашим с Уолтером диалогом и задал мне много вопросов, но не выказал ни возбуждения, ни тревоги.

– Итак, Джон Хорнби занялся рудниками, – задумчиво произнес Торндайк, дослушав меня. – Рискованное предприятие, особенно в его возрасте. С его солидным опытом надо быть осторожнее. Вы не узнали, как давно начались его трудности?

– Нет, но непредвиденными их не назовешь.

– Согласен, – кивнул мой коллега. – Внезапный кризис часто настигает того, кто регулярно играет на фондовой бирже и покрывает разницу за большое количество неоплаченных фондов. Но здесь ситуация выглядит так, будто Хорнби покупал эти рудники и рассчитывался за них, относясь к ним скорее как к вложениям, а не как к спекуляциям; в противном случае обесценивание рудников не затронуло бы его бизнес. Таковы мои догадки, но надо бы получить точные сведения.

– Они действительно важны для раскрытия дела об ограблении сейфа?

– Еще бы! – воодушевился Торндайк. – Это привнесет множество нюансов в наше расследование. У вас, мой ученый собрат, появились какие-то определенные идеи?

– Я рассуждаю так: если трудности возрастали постепенно в течение некоторого времени, то рано или поздно, скажем, к моменту кражи, они приняли острую форму.

– Мне нравится ваше суждение, оно взвешенно и разумно, – похвалил меня коллега. – Но каково, по-вашему, значение этих осложнений?

– Допустим, – оживился я, чувствуя себя увереннее, – что незадолго до ограбления делá мистера Хорнби пошли из рук вон плохо, и тогда, на мой взгляд, вырисовывается гипотеза о личности вора.

– Вот как? – привстал Торндайк, устремив на меня пронизывающий взгляд. – В чем же она заключается?

– Она, то есть моя версия, довольно невероятна, – застенчиво начал я, сильно волнуясь, потому что излагал свои, как мне казалось, ученические соображения признанному мэтру дедуктивного метода. – В общем, она почти фантастична.

– Никогда не обращайте на это внимания, – махнул он рукой. – Настоящий мыслитель дает равные шансы вероятному и невероятному.

Ободренный, я слегка сумбурно поведал Торндайку свою теорию преступления в том виде, как она родилась у меня в голове, пока я брел по туманным лондонским улицам. Торндайк слушал внимательно, изредка кивая, словно одобряя каждый из моих пунктов. Когда я закончил, он некоторое время молчал, задумчиво глядя на огонь в камине и, очевидно, размышляя о том, насколько моя гипотеза и вновь открывшиеся факты соответствуют прежним данным. Не отрывая взора от красных угольков, он наконец произнес:

– Ваша версия, Джервис, делает честь вашей изобретательности. Мы смело пренебрежем ее невероятностью, учитывая, что альтернативные теории почти столь же неправдоподобны. Что меня по-настоящему радует, так это ваша одаренность научным воображением, позволяющим реконструировать ход событий. Невероятность теории в сочетании с ее возможностью – большое достижение, поскольку даже заурядный ум способен понять очевидное, например, важность отпечатка пальца. Вы провели серьезную мыслительную работу, и я поздравляю вас, потому что вы до некоторой степени освободились от гипноза отпечатка пальца, который подчинил себе коллективное юридическое сознание, с тех пор как Гальтон опубликовал свою эпохальную монографию. В той работе, насколько я помню, он пишет, что отпечаток пальца есть свидетельство, не нуждающееся в доказательствах. Я уважаю Гальтона как специалиста, но, к сожалению, за его постулат, кстати, опасный и небесспорный, а порой и вовсе вводящий в заблуждение, горячо ухватилась полиция. Она, естественно, обрадовалась, заполучив что-то вроде палочки-выручалочки, облегчающей процесс расследования. Однако ни единый отдельно взятый факт нельзя считать истиной, пока он не подтвержден практикой. Это все равно, как строить силлогизм на основе одной посылки.