Глаза папы стали закрываться: он больше не мог бороться со сном. Через минуту его дыхание стало глубже, и он погрузился в уже привычное нам тяжелое забытье.

На какое-то время я тоже задремала. Меня разбудила боль в спине. Я расправила плечи и покрутила головой, чтобы размять затекшую шею.

– Хочешь чаю, мама? – спросила я, поглядев на отца.

Мне было непонятно, спит он или бодрствует. Его тело оставалось неподвижным, но глаза были полуоткрыты. Я помнила, что мама только что с ним разговаривала. Во сне ее слова отложились в моем подсознании, хотя я не могла их вспомнить. Кажется, она говорила про Фиону и детей.

– Да, наверное, – ответила мама. – Я схожу принесу.

Я услышала, как она возилась на кухне, заваривая чай. После переезда в Англию я старалась вытравить в себе все ирландское, но любовь к чаю осталась навсегда. Чашка чая, по мнению мамы, была решением всех проблем. Все наши праздники, успехи, заботы, сомнения и горести мы сопровождали крепким чаем. Что бы с нами ни происходило, мы прежде всего пили чай.

Полчаса спустя я оставила в палате чашки и вышла к маме в холл. Папа не то спал, не то просто отдыхал, но медсестра заверила нас, что это нормально.

– Вы будете делать какие-то тесты и анализы, чтобы оценить его состояние? – спросила я.

– Доктор вам все расскажет, – ответила медсестра. – Скоро он будет делать утренний обход. Вам лучше поговорить с ним.

– Спасибо, – кивнула я, хотя она уклонилась от ответа. Я подошла к маме. – Тебе лучше посидеть здесь и отдохнуть. А я вернусь в палату и присмотрю за папой.

– Нет, пойдем вместе. Не хочу, чтобы ты сидела там одна, – возразила она, поднявшись с места.

– Брось, мам, ты слишком устала. – Я чуть ли не силой усадила ее обратно в кресло. – Я буду только рада побыть с ним… наедине.

Я надеялась, что мама не станет задавать вопросы. Мне действительно хотелось остаться с отцом с глазу на глаз. Кто знает, будет ли у меня другой шанс.

– Только не надо его расстраивать, – попросила мама.

– Конечно.

Я ушла раньше, чем она успела что-то добавить или возразить.

Войдя в палату, я осторожно закрыла за собой дверь. На кардиомониторе привычно попискивал сердечный ритм. В остальном в комнате было тихо: отец теперь дышал сам, и насос больше не издавал свистящий шум, накачивая воздухом легкие. Дыхание чуть слышно вибрировало у папы в горле, словно легкий ветерок, колеблющий планки жалюзи.

Я села рядом и взяла его за руку, накрыв ее ладонью.

– Привет, пап, – произнесла я тихо. – Это я, Эрин.

Я погладила его по руке, надеясь получить ответ или хотя бы какой-то знак, что он меня слышит. Оглянувшись через плечо, я увидела, что медсестра сидит за столом и что-то делает на компьютере. Не знаю, была ли она действительно занята или только делала вид, что у нее важная работа.

Я повернулась к папе.

– Надеюсь, ты меня слышишь, – сказала я. – Я не большой мастер говорить и не уверена, что смогу сделать это снова, так что выслушай меня внимательно.

Внутри меня что-то сжалось, и я с трудом сглотнула комок в горле. Все было труднее, чем я ожидала.

– Я знаю, мы не всегда сходились с тобой во взглядах. То есть нет, не так. Когда я была подростком и жила с вами, мы с тобой все время ссорились. Отношения у нас были скверными, и это еще мягко сказано. В нашем доме все настолько пропиталось неприязнью и враждой, что она стала для нас нормой.

Я помолчала, ожидая ответа. Меня бы устроил любой знак: пожатие руки или движение бровей, – но ничего не было.

– После той истории, когда я сбежала в Англию, я была зла на всех. На тебя, на маму, на Дайану Маршалл. Даже на Найала. Он не имел права умереть и бросить меня одну. А взрослые не должны были мучить меня еще больше, заставляя сделать аборт. Я не могла все это принять. Мне было больно. Очень больно.

Господи, это было целое море боли. На меня снова нахлынуло то чувство полной безнадежности, которое мне пришлось тогда пережить. Оно вонзилось в меня глубоко и остро, как железный гвоздь. Я почти согнулась пополам, уронив голову на руки. Слезы хлынули у меня из глаз и заструились по лицу, стекая сквозь пальцы на папину ладонь.

Мне потребовалось время, чтобы прийти в себя. Не знаю, что может быть хуже такой пытки. Словно твое сердце, живое и горячее, режут на куски.

Через несколько минут боль отхлынула, и я снова обрела голос. Мама могла вернуться в любую минуту.

– Прости, папа, – продолжала я. – Мне очень жаль. Правда, жаль. Я тебя не понимала. Не хотела понимать. Я не могла это принять. Только когда прошло время, во мне начало что-то оживать, и я стала думать, что случилось на самом деле. Тогда я поняла, что ты хотел мне добра. Но меня это не устроило. Потому что я не хотела страдать и переживать всю эту боль снова и снова. Мне было легче ненавидеть тебя. Ненависть меня успокаивала. Все мои чувства уходили в гнев. Но время шло, и чем больше я набиралась опыта, чем более мудрой и зрелой становилась, тем больше понимала, что мир не делится только на черное и белое. В нем есть много разных оттенков.

Все эти слова выскакивали из меня словно помимо моей воли. Я боялась остановиться, зная, что если замолчу сейчас, то, наверное, больше никогда не смогу их сказать.

– Но я не позволяла этим мыслям заходить слишком далеко. Мне было гораздо проще по-прежнему считать тебя злодеем. Так я могла изливать на тебя свое отчаяние и горечь. Так я могла переживать свою боль.

Я достала из тумбочки бумажную салфетку и промокнула глаза и нос. Потом я приподнялась и наклонилась к нему ближе.

– Прости меня, папа, – произнесла я тихо. – Ради бога, прости.

Я поцеловала его в щеку.

Папино лицо было мокрым – я подумала, что от моих слез, но потом вдруг поняла, что он плачет сам. Слезинки копились в уголках его закрытых глаз и тихо скатывались к переносице. Часть из них уже доползла до подбородка и капала на простыню. И вдруг он открыл глаза.

– Папа?

Он зашевелил губами. Еле слышный вздох, очень тихие слова. Я наклонилась ближе. Он пытался заговорить.

– Эрин…

Это был легчайший шепот, почти не различимый, но я угадала свое имя. Он узнал меня.

– Да, папа, я тебя слышу, – ответила я почти так же тихо.

– Прости меня, – выдохнул он.

Я смотрела на него, не шевелясь и затаив дыхание, давая этим словам проникнуть прямо в сердце. Потом я заговорила снова:

– Мне не за что тебя прощать. Когда-то давно я хотела услышать от тебя эти слова, но сейчас это уже неважно. Теперь все позади.

Его пальцы дрогнули в моей руке. Я прижалась к ним лицом и снова расплакалась, смешивая его слезы со своими. Я не пыталась их удержать. Моя война с отцом закончилась. В ней не было победителей – только проигравшие.