Наконец я перестала плакать и подалась назад. Отец все еще бодрствовал, его глаза заметно покраснели. Я видела в нем саму себя. Все мои чувства, все мои страдания, которые я считала только своими, отражались в нем и наполняли его сердце, но до сих пор я отказывалась это замечать. Я уже вынесла ему свой приговор – плохой отец. Мое упрямство и желание кого-то обвинить не давали мне взглянуть правде в глаза, даже когда я стала взрослой. Я смотрела на отца глазами злого, ожесточившегося подростка, который думает, что весь мир восстал против него.

Как я могла так ошибаться? Как могло случиться, что, набравшись опыта и зрелости, я все-таки одной ногой осталась в прошлом? Это прошлое всегда мешало мне идти вперед. Я словно нарочно сидела в темноте и отказывалась смотреть на свет. Темнота нас успокаивает. А свет заставляет видеть то, чего не хочешь, и внушает страх перед будущим и неизвестным. Я больше не хотела испытывать этот страх.

– Папа, я люблю тебя.

Он едва заметно кивнул головой. На большее у него не хватало сил.

– Люблю… тебя, – еле слышно произнес он.

На него все больше накатывала слабость, напряжение от разговора было слишком сильным. Он постучал пальцем по моей руке, и я наклонилась ближе.

– Я… знаю.

Эти слова прозвучали так веско и значительно, что я не знала, что ответить.

– Он знает о ребенке, – раздался за спиной мамин голос. Вздрогнув, я обернулась – я не слышала, как она вошла. Мама положила руку мне на плечо. – И я тоже знаю.

Несколько секунд я искала и не могла найти слов. Это откровение застало меня врасплох. Что мне теперь делать, что говорить? Они знают?

– Но как? – вымолвила я наконец.

Хорошо хоть, что я не стояла, а сидела на стуле. Ноги у меня обмякли, колени дрожали. Я взглянула на отца, который лежал неподвижно, полузакрыв глаза.

Мама встала по другую сторону кровати. Она поправила подушку на пластиковом стуле и села рядом с папой.

– Я всегда знала, что у тебя есть ребенок, – добавила она. – И всегда знала, что твоя дочь – Софи.

Она произнесла эти слова почти будничным тоном, но внутри меня все перевернулось. В голове стало пусто. Никаких мыслей, никаких эмоций. Я просто не могла все это осознать.

– Я уже давно подозревала, – продолжала мать. – Еще с тех пор, как услышала про беременность Фионы. Она так долго не могла зачать и вдруг забеременела в одно время с тобой. Прошла пара месяцев, и она перестала у нас появляться. Объясняла, что плохо себя чувствует, а когда я предлагала приехать сама, придумывала всякие поводы для отказа.

Меня охватило чувство вины и стыда. Я так долго обманывала свою мать, а она все это время знала правду.

– Нам казалось, что мы все хорошо продумали, – произнесла я наконец, пряча глаза от мамы. – Нам и в голову не приходило, что ты можешь знать.

– Я не так наивна, как вам кажется.

– Почему ты не сказала раньше?

– А какой смысл? Не хотела создавать лишних проблем. Все были довольны: Фиона получила дочку, тебе не нужно было делать аборт, а у меня появилась внучка.

Я покосилась на отца, который лежал между нами в полузабытьи.

– А папа? – спросила я, наконец осмелившись взглянуть на маму.

Она не ответила сразу. Опустив взгляд, мать поерзала на стуле и разгладила юбку.

– Он узнал недавно.

Я чувствовала, что она что-то недоговаривает. Во мне снова шевельнулось неприятное чувство, как заноза, сидевшая во мне все эти дни. Я глубоко вздохнула.

– Когда он узнал? И как?

– Пойми, все, что я хотела, это видеть своих детей счастливыми. Никакая мать не может желать ничего другого. Это у меня в крови. Я готова сделать все, абсолютно все, чтобы вы были счастливы.

– Я знаю, мама, – ответила я тихо.

Мои предчувствия стремительно превращались в страх, и у меня сжималось сердце.

– Я ничего не сказала твоему отцу. В этом не было необходимости. Он пришел бы в ярость, узнав, что ты его обманываешь. Ты же знаешь, он тоже хотел для вас только добра. Он был уверен, что аборт – это самый лучший выход. – Мама помолчала. – Ты не представляешь, сколько бессонных ночей он провел, думая о тебе и о том, что случилось. И еще: мне всегда казалось, что Бог услышал мои молитвы, но заставил нас за это заплатить. Он исполнил то, о чем я просила, но при этом наказал нашу семью. Смерть Найала стала платой за жизнь твоего ребенка. Я не хотела, чтобы на нас обрушились новые несчастья. Пусть отец думает, что Фиона забеременела, а ты потеряла ребенка. Ты и так уже сильно настрадалась, не хватало еще, чтобы на тебя начал наседать отец и все Маршаллы в придачу. Я думала, что это лучший способ тебя защитить.

Я слушала очень внимательно. Все, что говорила мама, было мне знакомо: я могла подписаться под каждым ее словом. Разве я сама не хотела счастья для моего ребенка? В моих глазах это оправдывало все: сделать его счастливым, любой ценой.

– Спасибо, – прошептала я. – Спасибо за все, что ты сделала.

Я потянулась через кровать и протянула ей руку. Она ответила тем же.

– Пару недель назад Ройшн встретила меня на задворках кафе, – продолжала мама. – Она заявила, что у нее есть доказательства, что ты была беременна.

– Фотография, – пробормотала я. – Там, где мы вдвоем с Найалом.

– И на обороте слова: «Один плюс один равно три», – добавила мама.

– Я подарила ее Найалу незадолго до аварии. Мы были тогда так счастливы. И так наивны. Думали, что найдем квартиру, заведем ребенка, будем одновременно работать и учиться. Мечтали доказать всему миру, на что мы способны. Боже мой, сейчас мне кажется, что мы жили в мире грез.

– Теперь ты понимаешь, что чувствовали я и папа. И Дайана Маршалл.

– Да, но тогда я этого не понимала.

– Если бы молодость знала, если бы старость могла, – сказала мама со вздохом.

– Когда Ройшн заговорила с тобой об этой фотографии?

Я лихорадочно сопоставляла события и даты.

– Ты правда хочешь услышать ответ на этот вопрос?

– В тот самый вечер, когда упал папа, – ответила я сама себе. Ну конечно. Спрашивать не имело смысла. Я и так это знала, только не успела толком осознать. – Что произошло?

– У нас с Ройшн была ссора. – Мама убрала руку и выпрямилась на стуле. – Мы стояли на верхней площадке лестницы и кричали друг на друга. Отец нас услышал и встал между нами. Ройшн вопила что-то вроде: «Эрин была беременна! Что случилось дальше? Она что-то скрывает». Я требовала, чтобы она заткнулась. Отец орал, чтобы я успокоилась. Он хотел послушать Ройшн. Потом все вдруг затихли, и отец взглянул на меня. Мне не надо было ничего говорить. Он и так все понял.