Откуда ни возьмись, так что я еле успеваю отскочить, с гиканьем пролетает грузовик со стрижеными новобранцами в кузове. Они весело смеются и машут руками всем попадающимся навстречу девушкам. Из водительской кабины доносится:

«Как упоительны в России вечера…»

Подростки с гитарами тотчас подхватили мелодию.

– Повезли родненьких на каторгу, – жалостно вздохнула старушка.

– Не дай бог, чтоб в Чечню эту проклятую, – поддержала другая. – Гибнут сынки ни за что…

– Вера…

– Да?

Я обнимаю их с сыном так крепко, как только умею. Будто боюсь, что кто-нибудь может их отнять.

– Мне очень жаль твоего друга… – тихо говорит Вера. – И его семью…

– Мне тоже.

– Что случилось? – серьезно спрашивает Мишка.

Мы запинаемся, отводя глаза.

– Кто-то умер?

– Да. Дядя Денис.

– Который принес мне машинку? – Губы мальчика огорченно вздрагивают.

Я перевожу разговор. Не могу допустить, чтобы в свои неполные семь он думал о таком.

И все-таки за ужином малыш на редкость молчалив, словно мучительно обдумывает какую-то важную и сложную для него проблему. Вера предлагает ему конфету, а он вдруг произносит невпопад:

– Пап, а какая она, смерть?

В мой позвоночник вонзаются тысячи крохотных морозных игл.

– Миша, включи телевизор, там сейчас начнется «Спокойной ночи, малыши», – быстро произносит Вера. Ее лицо нервно подергивается.

Мишка щелкает пультом, и мы облегченно выдыхаем при виде потрепанного игрушечного зайца Степашки, вещающего тонким голоском о пользе ежевечерней чистки зубов.

– Видишь, – неестественно бодрым голосом продолжает Вера. – А ты зубы чистить не любишь. Вот выпадут – будешь шамкать, как старичок. Дети станут смеяться. И нечем орехи будет грызть.

– У меня пока молочные, пусть выпадают, – со знанием дела возражает Мишка. – Новые вырастут. Коренные. Сама же говорила.

– Изо рта будет пахнуть. – Поймав растерянный Верин взгляд, я вмешиваюсь в педагогический процесс. – Девочкам, между прочим, это не нравится.

– Так бы сразу и объяснили, – бурчит Мишка. – А то болтаете разные глупости…

Уже укладываясь спать, Мишка подставляет пухлую щеку для поцелуя и снова огорошивает меня тихим шепотом:

– А дети умирают?

Я вздрагиваю, словно некто невидимый полоснул меня плетью по оголившимся нервам.

Похороненные было в памяти жуткие видения вдруг воскресают в мозгу с неожиданной четкостью…

– Ты не умрешь, – укутываю его в пуховый кокон одеяла. – Здесь никто не собирается умирать. Обещаю: мы все вместе будем жить долго и счастливо…

В эту ночь мы занимаемся любовью, словно в первый или последний раз: безумно, жадно, неистово. Кощунство ли это или же, напротив, яростное утверждение торжества нелегкого, порой несправедливого, иногда – невыносимого, но все же бесконечно сладостного бытия над зияющей пустотой или, быть может, черной дырой, а возможно, светящимся тоннелем… Кто знает? Я – нет…

Вскоре Вера засыпает, обессиленная, доверчиво уткнувшись носиком в мое плечо… А я лежу, тупо созерцая театр теней на оконном занавесе. И мне кажется, что постепенно размытые отражения голых тополей приобретают волнистые очертания лысоватых сопок…

Вдруг скрипнула дверь. Я, вздрогнув, прирастаю к кровати, и передо мной молчаливой чередой проходят, исчезая за окном, Костик и Сайд, Василий и Гарик и Денис… Их лица странно торжественны, но я не могу разглядеть выражения их глаз… Замыкает шествие темноглазый Малик. Я хочу спросить, как он туда попал, хочу их окликнуть, но язык прилип к небу и губы не разомкнуть, словно в них накачали свинец… Он оборачивается ко мне и, улыбнувшись, делает рукой неопределенный жест: то ли прощания, то ли приглашения…

Вера, засопев, переворачивается на другой бок. Я вскакиваю, отряхиваясь от мимолетного дремотного видения. Сквозь несомкнутые занавески в комнату на кривеньких паучьих лучиках-ножках медленно вползает рассвет.

Витрина ювелирного магазина сверкает, как золотозубая улыбка татарина. Поверх умопомрачительных часов, колье и прочих атрибутов роскоши переливается старательно выведенное: «sale». Пониже, помельче, но не менее красиво и жизнерадостно: «Распродажа. Цены снижены на пятьдесят процентов».

Я переступаю порог под мелодичный звон, похожий на перелив новогодних колокольчиков, и попадаю в другой мир. Чистый, яркий, ослепляющий. Девушка, точно сошедшая с обложки, улыбается мне так, словно весь этот сверкающий мир создан только для меня.

– Что-нибудь желаете?

Мой судорожно скользящий по золотой россыпи в черном бархате витрин взгляд с размаху натыкается на наручные часы. На большом циферблате притулился маленький… Внизу – табличка с пятизначной цифрой. Откуда, черт возьми, у Кирилла такие бабки?

– Это швейцарские, – поймав мой остановившийся взгляд, радостно сообщает золотая девушка. – Настоящий «Ролекс». У вас превосходный вкус.

– Это у моего друга превосходный вкус, – бормочу я, испытывая крайнюю неловкость еще и оттого, что вокруг моих немилосердно изгрызенных солью башмаков на блестящем полу образовалась довольно грязная лужица. И чувствую я себя с каждой минутой все паскуднее. Будто, эту лужицу сделал я сам. Неужели красивая улыбчивая кукла настолько глупа, что всерьез почитает меня в моих задрызганных ботинках и видавшей виды турецкой куртке за эдакого эксцентричного миллионера, потенциального покупателя безумных побрякушек? Впрочем, я сам слыхал байку о том, как некий нувориш спасался от бессонницы тем, что едва ли не в кальсонах и тапках на босу ногу катался по круглосуточным бутикам, приобретая разную мелочь вроде этаких часиков…

Это – Москва…

– Мне нужно колечко. Обручальное. – Я начинаю идиотски запинаться. – Там написано: «Распродажа»…

– Вам с бриллиантом или без?

– Без… И желательно не самое толстое. Не люблю толстые кольца, знаете ли…

Лучезарная улыбка постепенно меркнет, оставляя ее тонкое подобие.

– Вон там… – Она тычет пальчиком-указкой в уголок. – Вам какой размер нужен?

– Размер… – озадачиваюсь я. В самом деле, какой? В мою дурную голову отчего-то не приходило, что кольца, как обувь или одежда, так же имеют размер…

– Если вашей даме не подойдет, можно обменять в течение двух недель. – Девушка уже не улыбается, а смотрит устало и сердито. – Или вернуть. Но только при наличии упаковки и товарного чека.

Последнюю фразу она произнесла почти не глядя, развернувшись полубоком.

– Можно попросить вашу руку?