– Эй, – кричу, – как ты?! Открой дверь, я посмотрю…

Она поднимает зареванное, в разводах поплывшей косметики лицо.

– Машина но-овая… – воет она в голос. – Меня муж убье-от…

– Не убьет. Подумаешь, фара разбита.

– Пошел ты! – завывает Ирка и, вытащив мобильник, начинает сбивчиво тыкать по кнопкам.

Подошедший Михаил осторожно берет меня за руку.

– Все в порядке, – оборачиваюсь я к нему. – Наше присутствие здесь не требуется. Тетя отделалась легким испугом.

И сам выдыхаю с неслыханным облегчением.

– А кто эта кикимора? – спрашивает Мишка спустя некоторое время и расстояние.

– Просто старая знакомая.

– Почему она на тебя орала?

– Она невоспитанная.

– Поэтому ты на ней не женился?

От неожиданности я притормаживаю.

– С чего это ты взял? Я никогда и не думал на ней жениться.

– И правильно, – рассудительно кивает Мишка. – Я тоже на такой ни за что не женюсь. Страшная, и ноги кривые. А ходит-то… – Сморщив нос, он делает несколько шагов, вихляя попой, после чего подводит итог: – Тьфу. – И тотчас, снова захватив мою руку, запрокидывает вдумчивую мордаху: – Маме не будем рассказывать про эту дуру?

– Как хочешь. – Я пожимаю плечами. – Можем рассказать. Ничего особенного здесь нет.

– Думаю, не стоит, – покачав головой, серьезно заявляет Мишка.

Вот она, мужская солидарность.

– Славик звонил, – с торжественным злорадством объявляет Вера. – Из какой-то американской дыры. Поведал, что сильно влип с тем контрактом. Работал как вол по четырнадцать часов, да еще два часа на дорогу тратил. Но теперь, видишь ли, это в прошлом. Сумел нормально устроиться. Получил работу, вид на жительство. И хочет, чтобы мы к нему приехали. Я сказала, что поезд ушел. Он закатил истерику. Орал полчаса, что я дура, что должна подумать о сыне: мол, в России у него нет будущего, без денег ему не поступить в приличный институт… Что Россия – это вечные Афган с Чечней…

Меня вдруг пробирает дрожь. И хочется курить. Прямо-таки приспичило. Я открываю окно.

– И что ты ответила? – придав голосу максимальную бодрость, вопрошаю я, всеми силами отгоняя внезапно посетившее откровение, что, возможно, на сей раз не так уж не прав этот мифический Славик…

– Что все кончено. Что я люблю другого. Тебя… Ну, пожалуйста, перестань курить. Ты же обещал…

Она обнимает меня сзади, прижимаясь мягкой щекой к моей щеке.

– У-у, какой колючий…

– Ты прости меня, – вздыхаю я.

– За что?

– За то, что не могу дать вам большего. Только эту беспросветную бедность. И неопределенное туманное будущее.

– Прекрати! – Вера возмущенно прислоняет ладонь к моим губам. – Как тебе не стыдно! Никогда не смей говорить мне такого, слышишь? Мы молоды, здоровы, счастливы, разве это можно купить за деньги?!

Я вдыхаю подсолнечный запах ее кожи, и мне уже не хочется думать ни об Огурце, ни о судьбах России…

«Светофоры, дайте визу, едет «скорая» на вызов…»[4]По-моему, гениальная песня.

– Сорок седьмая, черепно-мозговая. Муж пробил голову жене.

– Наверняка после совместной пьянки, – вздыхает Виктор Степаныч.

– Алкаши, – согласно кивает Анатолий.

Так и есть. Духан стоит такой, что впору закусывать еще на лестнице. Дверь не заперта. Посреди комнаты, на провонявшем ссаньем и блевотиной соломенном тюфяке мычит существо неопределенного пола, зажимая грязной окровавленной тряпкой рану на темечке. Рядом валяется орудие преступления – ржавый железный утюг, из тех, что некогда грели на газу наши– бабушки. Антиквариат, одним словом. «Скорую» вызвала милиция, милицию – многострадальные соседи. В углу ежится виновный. Объясняет милиционеру, чье лицо искажает гримаса усталой брезгливости, мотив нанесения увечья:

– Достала, с-сука…

Впрочем, как я улавливаю краем уха, дезинфицируя рану и накладывая повязку, дама на благоверного не в обиде. И его обидеть тоже не позволит. Потому, не стесняясь в выражениях, требует от милиции, чтобы та не вмешивалась в семейную жизнь честных граждан. Любящий супруг охотно поддакивает. Кажется, ребята не сильно расстроились. И, заручившись письменным отказом от обвинения, вылетают из квартиры так, будто их вызвали на сверхсрочную операцию. От госпитализации мадам также отказывается. Осведомляется, не найдется ли у нас лишних граммов сто, а лучше двести, спир-тика. Получив отказ, оба дружно принимаются крыть российское здравоохранение. Наконец-то в семье воцарились мир и взаимопонимание.

– А мне знакомый случай рассказывал, – выкручивая баранку, вспоминает Анатолий, – алкаш один, сосед его по даче, упал зимой. Ну и замерз. Какая-то добрая душа в «Скорую» позвонила. «Скорая» приехала, а он уж посинел. Пульс не прощупывается, дыхания нет. Короче, труп. Ну и привезли его в морг. А алкаш крепкий оказался, очухался. Видит: полки, люди лежат. Думал, в вытрезвяк угодил. Ну, как обычно. Поднялся и соседу говорит: «Эй, мужик…» Тот молчит. Аткаш его за плечо, перевернул, а у мужика только полголовы… Ну, тот орать, в двери руками-ногами колотить… Выпустили, конечно. Теперь тот алкаш в рот не берет. Во как закодировали! – Анатолий довольно ухмыляется.

– Ну, я в это не верю, – обижается за всю медицину Виктор Степаныч. – Чтобы медики живого человека от трупа не отличили… Не может такого быть! Это тебе какой-нибудь фильм ужасов пересказали. Теперь их по пять штук каждую ночь, на всех каналах сразу.

– Чистая правда! – заверяет Анатолий.

– Не верю, – упорствует по системе Станиславского Виктор Степаныч.

– Чё ты не веришь? Врач врачу рознь. Сколько случаев: лечили от одного, а помер, вскрыли, выяснилось – не от того. Я ж не про тебя говорю…

– Всякое, конечно, случается, – постепенно сдается Виктор Степаныч. – Никто от ошибки не застрахован. Но чтобы живого от покойника не отличить… Как ты думаешь, Слава?

– Может, он в летаргию впал, – ляпаю наобум, чтобы примирить коллег. – А потом очнулся. И такое бывает.

– Сорок седьмая, выезд на ДТП…

Это уже диспетчер. Очень кстати.

– ДТП! – радостно потирает пухлые ладошки Виктор Степаныч.

«Какая прелесть!» – написано на его румяном личике.

На деле он просто рад, что спор сошел на нет. Виктор Степаныч не любитель дебатов.

Собственно говоря, на месте ДТП присутствует только одна сторона – потерпевшая. На перепаханной обочине нас поджидают две девушки, совсем юные, одетые явно не по сегодняшнему пронизывающему ветру в коротенькие распахнутые ветровки, кофточки-топики, юбчонки а-ля «набедренные повязки». Апрель не спешит баловать жарой. Шмыгая простуженными носами, указывают нам на третью – скорчившуюся в остатках грязного придорожного снега, взахлеб рассказывая о том, что подругу сбила машина и уехала, не остановившись.