Креатура и цепная собака полковника Спэннера — старшая сестра — продержалась целую декаду, после чего ее куда-то отослали в связи с истечением временного срока пребывания в стационарном госпитале. Все вокруг вкусили плоды обновления.

Не обошлось и без печальных событий. Неожиданно открылась рана на ноге лейтенанта Шоу. И весельчак и душа компаний лейтенант Шоу лежал теперь пластом в горячке в офицерском отделении, измученный болью в никак не желающем заживать бедре. Врачи проводили консилиумы, изучая обнажившуюся кость, а опухоль и покраснение говорили о сепсисе.

— Лучше бы они ее вскрыли, — признался Шоу Салли. — Огнем же горит. Осложнение. И вытащить ее не сложнее, чем стержень из гнойника.

Палатный врач призвал на подмогу хирурга. Пульс у Робби Шоу будто взбесился. Офицер стонал от боли и нестерпимого жара. Каждые четыре часа ему впрыскивали гран морфия. Рана расходилась по швам, гноилась. Шоу с открытой раной перенесли в операционную, где вырезали несколько дюймов пораженной бедренной кости. Салли навестила его в послеоперационном отделении. Роберт Шоу был подавлен и вел себя как раскапризничавшийся ребенок.

— Остаток жизни я проковыляю. Вообразите себе велосипедиста, едущего на невидимом велосипеде.

Но приступы боли постоянно отвлекли его от темы будущей походки.

С тех пор как капитана Дэнкуорта вместе с его батареей отправили на Галлиполи, Онора пребывала в состоянии меланхолии, столь же ярко выраженной, как и ее прежняя эйфория. Перед отъездом он зашел к своему приятелю Шоу. Салли слышала, как Шоу с горечью признался Дэнкуорту:

— Ну, уж от артиллерии я теперь точно избавлен.

Он не питал иллюзий относительно дальнейшего участия в боях. Как странно, что он стремится на передовую. Но, похоже, он ни капельки не притворялся. И никакая другая специальность, кроме как артиллерист, его не устраивала.

Слух пронесся почти сразу, как только девушкам выдали новую одежду. В Австралию должен был отправиться пароход с ранеными. Едва миновало несколько часов, как поступило радостное уточнение — кое-кто из медсестер также отправится в плавание. Это подтвердила и старшая сестра-австралийка — после неприятных оправданий перед Лезерхедом она стала на удивление сговорчивой и человечной. Прошла еще пара дней, и утром она зачитала списки. Как бы в подтверждение тезиса об отсутствии в мире справедливости в список попали как раз те, кто доставлял одни неприятности. Было решено отослать Кэррадайн — в наказание за такой недостаток, как замужество. Когда она попыталась возразить, что ее муж, раненый, между прочим, находится в Англии, старшая предложила ей отказаться от холостой жизни медсестры и податься в волонтеры Красного Креста. Если понадобится, она может из собственного кармана оплатить обратную дорогу в Северное полушарие. Для Наоми за ее пререкания и прочие грехи прощения не предусматривалось. Неттис за ее выходки в отделении тоже решили отослать подальше. И заодно еще нескольких ни в чем не повинных. Кроме Салли. То, что в списке не оказалось ее фамилии, Салли восприняла на удивление легко. Если бы ее отправили в Австралию, сомнительно, что ей бы удалось вернуться в Европу.

— Надеюсь, и сама доберусь, — заявила она Наоми.

И сказала она так не ради красного словца. Наоми, похоже, вообще никак к этому не отнеслась — ни довольства, ни недовольства не высказала.

— Кто бы мог подумать, что первой в Кепси вернусь я? Так что мне придется и первой объезжать нашу с тобой мачеху.

По мере приближения даты отплытия Салли все отчетливее понимала, что ее зависимость от сестры с того дня, когда «Архимед» пошел ко дну, стала полной. Присутствие Наоми избавляло от необходимости проявить, где надо, твердость. А без Наоми Салли предстояло научиться самой постоять за себя. Однако было ясно, что никаких споров по поводу состава отплывающих не возникнет. И не важно, как при этом Кэррадайн реагирует на разлуку с мужем. Слава богу, она из состоятельной семьи. Поэтому она спокойно сможет вернуться в Великобританию к мужу. И трех месяцев не пройдет, как она вернется из Австралии.

Над всеми, кому предстоял долгий путь по морям-океанам, навис мрачный и темный призрак торпед.

Под дождем и восточным ветром кандидаты на возвращение на родину грузились на баркасы и баржи, которые должны были доставить их на военный транспорт. Робби Шоу — рана его понемногу затягивалась — шел на костылях самостоятельно. А вот Байерса вели двое санитаров. Пока они поднимались на борт, выкрашенный черной краской корабль, стоя у причала, избавлялся от больных и раненых с Галлиполи. Шел процесс безотходной переработки солдатского материала.

На пирсе сестры Дьюренс имели возможность попрощаться в стороне от погрузочно-разгрузочной суеты. Они стояли под одним зонтиком в своих серых форменных пальто, полученных благодаря вмешательству полковника Лезерхеда.

— Сколько еще просуществуют эти госпитали на Лемносе? — задумчиво проговорила Наоми.

— Думаю, целую вечность. Конца тому, что творится на Галлиполи, не видать, — убежденно сказала Салли. — Во всяком случае, ни в этом году, ни в следующем это не закончится.

— Если ты здесь застрянешь, — предупредила Наоми, — я сделаю все, что в моих силах, чтобы поскорее вернуться. И пускай меня заставят сутками таскать ведра с дерьмом, наплевать. Ты моя сестра. И какой ты была, такой и оставалась. Все это время. И не спорь, пожалуйста. Всегда решительной, надежной и хладнокровной. И куда лучше других владеющей собой.

— А как насчет твоей храбрости? Разве не храбрость позволила тебе пробиться к Неттис?

— Это была чистейшей воды авантюра. Мошенничество. Меня толкнуло на это отчаяние. Отчаяние и ярость.

Салли задумалась, на что может быть способен тот, кого так хвалят за смелость и решительность. В особенности, если такие похвалы слышишь из уст родной сестры. Такое чувство, что тебя ни за что ни про что объявили воровкой. Завидев сержанта Кирнана в строю солдат, дожидающихся посадки, Салли передумала произносить свои мысли вслух. Кирнан был в шинели с санитарной сумкой через плечо и с солдатским вещмешком в руке. Заметив их, он подошел.

— Ну что? Обе сбегаете? Очень хорошо.

— Нет, — возразила Наоми. — Только я. И не сбегаю — меня отсюда вытурили.

— Со мной похожая история, — признался Кирнан. Он бросил взгляд на серо-стальную громадину на рейде, потом оглядел длинную дорогу к Голове Турка. — Я чувствовал бессилие, — продолжал сержант. — Я знал, что с вами, знал, где вы. Все, что я мог, так это рассказать о вас тем двоим офицерам да написать обо всем отцу. Он — друг доктора Спрингторпа, психиатра, тот сейчас работает в Египте и имеет довольно значительный вес. Отец рассказал обо всем Спрингторпу, приложив и мое письмо — рекомендацию бессильных что-либо предпринять. Но, надеюсь, все-таки подействовало. — Кирнан снова без тени иронии поглядел на сестер Дьюренс. — Борьба с человеческим отношением, — сказал он, — стала главным злом нашего главного госпиталя. И у меня не хватило мужества этому противостоять.