«врачеватель» добавил в огонь охапку сухих веток и, дождавшись, когда кожа на бубне натянется и станет глухо рокотать даже от легкого постукивания, стал хриплым голосом бормотать заклинания (сначала тихо, потом все громче и громче), щедро «угощая» огонь кусочками сала и лепешек, чтобы тот не позволил злым духам переступить порог жилища. Трещит костер, освещает смуглые напряженные лица сидящих в чуме юкагиров.

В руках шамана «окно» к духам – бубен. Его верхняя часть открывает дорогу к добрым небесным духам, а нижняя – к злым, подземным. Лицо колдуна внезапно исказила страшная гримаса, а сам он, словно вихрь, звеня металлическими подвесками и костями, закружил вокруг очага, ударяя по туго натянутой коже нижней части бубна колотушкой. Мощные низкие вибрации, сопровождаемые завыванием шамана, заполнили чум. Они прерывались криками птиц, ревом медведя.

Подчиняющиеся особому ритму удары участились, завывание шамана все громче и громче. Не сводя с бубна лихорадочно горящих глаз, он погружался в мир подземных духов.

Перенеся через некоторое время удары на верхнюю часть, шаман, конвульсивно дергаясь и обливаясь потом, принялся диковато и повелительно, глядя из-под насупленных бровей, выкрикивать хриплым голосом новые заклинания. Бубен глухо рокочет, подавляя волю окружающих все сильнее и сильнее. Люди застыли в оцепенении.

Корней, решив, что ему не стоит наблюдать, а тем более участвовать в этом бесовском шабаше, осторожно вышел. Прочитав очистительную молитву, стал ждать окончания камлания.

Тем временем в чуме «контакт» с духами был установлен: шаман заговорил утробным, потусторонним голосом, от которого у всех по спинам забегали мурашки.

– Вижу тени предков… Слышу голос… С моря придет большой луча… Он победит болезнь.

Тут шаман остановился напротив Айила и, прищурив раскосые глаза, уставился на него, выкрикивая что-то по-юкагирски.

Айил поднялся и вышел из чума. Подойдя к Корнею, зашептал:

– Наш шаман говорит, что только ты можешь убить болезнь.

Корней был в смятении – что делать? Он больного даже толком не осмотрел.

– Скажи, чтобы вынесли отца на свет.

Пока Айил ходил, скитник молился, призывая в помощь все небесные силы.

Люди, высыпав из чума, с надеждой глядели на рослого бородача.

– Айил, как отца зовут?

– Ермолай.

«Стало быть, крещенный», – приободрился скитник.

Больному на вид было лет пятьдесят. Худой, широкие смуглые скулы сильно выступали над провалившимися щеками, а живот неестественно раздут. Внутренний голос подсказывал Корнею, что у юкагира, скорее всего, проблема с кишечником. Не зная пока, что предпринять, он, прощупав живот, начал массировать его круговыми движениями по часовой стрелке, читая одновременно молитву. Через некоторое время юкагир застонал и стал громко и часто пукать. Обрадованный Корней согнул ему ноги в коленях и прижал к животу. Выделение газов усилилось. Вскоре стоны прекратились, и человек попросил пить.

Счастливый Айил бросился обнимать скитника.

Раздались восторженные возгласы. Юкагиры с восхищением смотрели то на белого шамана, то на преобразившегося больного. Некоторые, вслед за Корнеем, невольно осеняли себя крестным знамением.

Шаман вновь забил в бубен и победно заголосил, прославляя верхних духов за то, что прислали бородатого лучу.

Корней отправил Айила нарвать зонтиков дикого укропа, а сам продолжил массаж. Когда отвар был готов, напоил им больного. К вечеру Ермолай попросил поесть.

На обратном пути Айил попросил:

– Корней, про шамана никому не говорите. Начальство ругает, бубны ломает.

* * *

Погода последние дни плаксивая: серые низкие тучи, мелкий нудный дождь. Вечера холодные, ветреные. Чтобы не мерзнуть, Корней даже стал надевать парку.

Сегодня прояснилось, и скитник выехал размять застоявшихся собак. Добыв трех зайцев и с десяток куропаток, направил упряжку к роднику – подошло время для чаевки. На скате, заросшем рододендроном, неожиданно вырос черным столбиком зверь. Разглядев собак, он развернулся и, высоко вскидывая зад, побежал по склону вверх.

Росомаха!

Скитник повернул собак к тому месту, где она только что стояла. В примятой траве лежала загрызенная оленуха. Детеныш, видимо, прятавшийся где-то в кустах, пользуясь бегством росомахи, уже покинул убежище и, припав к животу матери, старательно сосал молоко. Когда показались собаки, он еще плотней притиснулся к ней, не переставая жадно сосать.

Корней отъехал, чтобы дать малышу насытиться. Потом осторожно накрыл его курткой и, уложив на нарты, повернул к стойбищу.

Неожиданно стало быстро темнеть. Скитник обернулся. Со стороны перевала приближалась черная туча. Ее мрачное нутро прорезала огненная трещина, следом раздался такой грохот, что казалось, будто небо раскололось на части. Земля под ногами вздрогнула, окрестности на миг залило белым светом. После непродолжительной паузы ослепительные стрелы из чрева тучи и раскаты грома последовали один за другим. (Корнею сразу вспомнились отцовская загадка «сначала блеск, за блеском – треск».) Порывы ветра принесли первые редкие, но крупные капли. Резко похолодало. К ним с шумом приближалась подгоняемая ветром стена дождя. От холодных струй не было спасения.

К счастью, гроза ушла так же быстро, как и пришла. Хорошенько пролив округу, она обняла небо сочной радугой. День был на исходе. Осатаневшая после дождя мошка немедля набросились на собак и путника.

Корней, чтобы избавиться от кровососов, поднялся на продуваемый гребень. Сложил костерок. Мокрые ветки кедрового стланика никак не разгорались. Наконец одну из них охватил одинокий