– Энто ты чичас про клинику?

– И про нее тоже. Вот объясните мне, Федор Кузьмич, как такое возможно? Наблюдатели эти московские оставались для меня невидимыми, и уровень их я проверить потом, когда Силу мне вернули, никак не мог – это почему?

– Ну, понятное дело, потому, что повыше рангом они.

– Верно! Уж никак не ниже второго ранга. Но при этом они вычислили, что Каскет скрывается под личиной девушки-медсестры. А мы ведь с вами знаем, что Сын Дога – Высший Шаман, а может, и Великий! Как же они его могли раскрыть, а?

Денисов усмехнулся, потер бровь, посмотрел весело:

– Евгений Юрьич, ежели твое описание было совсем-совсем точным, то, кажется, я догадываюсь, что за Артур из Москвы в Новосибирск наведывался! И энто ишшо одно доказательство сурьезности проблемы, когда такой дозорный в качестве наблюдателя приезжает.

Угорь замер, осмысливая сказанное, сообразил и оттого раздраженно сморщился:

– Ну вот, опять! Сколько тайн, сколько сложностей! Два мага вне категорий пасут друг друга, караулят друг у друга на глазах, в поддавки играют – зачем, для чего? Или, может, Темным выгодно, чтобы Каскет цел и невредим оставался, как и ученый Гранин? Не могу я так, не хочу! Хочу туда, где понятно – вот Свет, вот Тьма. Напился вампир крови – к ногтю его! Навела порчу ведьма – наказать! Подчинил себе колдун десяток человек – под арест гада! И никаких церемоний, никаких реверансов! Они – враги, с ними нужно сражаться!

– Да ты чего раздухарился-то так, Евгений Юрьич? – всплеснул руками Денисов. – Знаешь, что? Чичас время к обеду подходит. Пойдем-ка ко мне, Людмила нас покормит. На голодный желудок про сурьезное болтать – мышей смешить. Одевайся-ка, я пока задвижку прикрою, чтобы жар весь не вышел.

Светлый Клин сиял, искрился под солнцем. Ровные, округлые, будто циркулем выведенные кипенно-белые сугробы возвышались вдоль заборов. Исчезли запахи – замерзли, улетучились, и лишь печной дымок кое-где чудился. Звуки сделались четкими и гулкими, а за звуками этими стояла ясная, морозная тишина сибирской деревни. Разве могут быть в таком чудесном мире бураны? Разве может нарушить такую тишину рев ветра? Разве может быть такое, чтобы в живой бурлящей темноте тебе попросту не хватало воздуха для вдоха?

Здесь, в центре села, тропинку успели почистить так, что идти можно было не гуськом, а рядом. Они и шли рядом – пожилой деревенский оперуполномоченный лейтенант милиции и моложавый руководитель районного отделения Ночного Дозора. Шли медленно, чтобы успеть поговорить о том, о чем в присутствии Людмилы говорить не хотелось.

– Мне тут односельчанин не так давно жалобу подал: дескать, жена всякое уважение потеряла, солонку на стол в обед не ставит. Кому-то ерунда, а кому-то повод для скандала. Должна быть соль на столе – и все тут! А что солонка у них в шкафике неудачно стоит, наклоняться за ней надобно низко, а у жены спина больная от возраста, тяжело ей стало гнуться впополам – так ить энто и есть полутона! Кому в них разбираться охота?

– Вам охота! – улыбнулся тихонечко Угорь.

– Мне-то и по службе положено, и охота, да. Имею внутреннюю потребность вникнуть, разобраться, отделить очевидное от незаметных нюансов. А ты бы, касайся оно дозорных дел, сразу бы из-за солонки старушку в интриганки и нарушители записал, верно?

– Вы, конечно, утрируете, – засмеялся Евгений. – Если под таким углом смотреть, то я получаюсь персонажем далеко не положительным. Просто изверг какой-то, а не Светлый Иной!

– На самом деле тебе трудно именно от неприятия полутонов, Евгений Юрьич, – мотнул непокрытой седой головой Денисов. – Любому от энтого трудно. Когда человек в душе своей допускает полутона – энто не всегда означает сделку с совестью. Энто ишшо и богатую палитру обеспечивает. Ить ежели у человека гармония в душе, ежели умеет он различать, уважать и любить полутона внутри себя – так и снаружи ему вести себя проще! Когда черное и белое раздельно – энто почти всегда война, Евгений Юрьич, и в первую очередь – с самим собой война. А полутона – энто надежда на перемирие. Может, вся богатая палитра оттенков не потребуется тебе вапче никогда, но важно, что они, энти разные оттенки, в тебе имеются. Понимаешь? А ежели ушел ты внутри себя в самую крайнюю точку, ежели оставил себе для пользования одну сплошную белизну, отстирал ее да накрахмалил, а остальное насовсем вычеркнул – так тебе от любого малюсенького серого пятнышка худо сделается. Сомнение посетило, мысль странная в голову пришла, задумался о сделанном и не сделанном – для других энто нормально, а для тебя – мука. Сам себе такие рамки организовал, сам себя в такой струне держишь, оттого и мучаешься. Ежели ты принимал бы полутона – ты бы смог разобраться, что за пятнышко, откуда оно. Но отсутствие других красок в палитре тебе энтого не позволяет, ты все меряешь белизной и пуще прежнего страдаешь. А когда внутри уже и так все горит и воет – как же ты должен на наружные проблемы реагировать? Как ты сможешь навести порядок снаружи, ежели в собственной душе мира нет?

Они уже дошли до калитки дома Денисовых, но Федор Кузьмич показал жестом – давай, мол, еще пройдемся.

– Тебя, может, кто-то по-другому учил, Евгений Юрьич: дескать, гармония и самодостаточность – идеалы Темных, а Светлый должен быть как оголенный нерв – энто его долг, его крест, его предназначение. Может статься, так оно и есть. Но я тебе вот что скажу: ежели нерв действительно оголен, то ему что жгучая горчица, что сладкое варенье – одинаково больно будет. Не всякий Светлый обязательно закадычный друг тебе, не всякий Темный – непременно заклятый враг. Я тебе ровно то же самое и год назад говорил, и чичас повторяю. А ты все в бой рвешься, все с шашкой наголо куда-то мчаться намереваешься… р-руководитель!

– Вы, Федор Кузьмич, должно быть, забываете, что я – боевой маг, – рассудительно заметил Угорь. – Как бы ни хотелось мне перерасти такое свое предназначение – видимо, Сумрак мою специализацию определил раз и навсегда. Вы были на фронте, Федор Кузьмич, и значит, понимаете разницу между передовой и разведкой в глубоком тылу. Вы танк себе представьте: в бою он несокрушим и смертоносен, а в разведке много ли толку от него будет? Шумный, неуклюжий, неповоротливый. Вот это все – про меня.

– Неповоротливый и шумный? – хмыкнул Денисов. – Энто да, энто ты в точку. Гибкости тебе не хватает, Евгений Юрьич. Прямолинейный ты. Даже не как танк, а как торпеда.

Милиционер сокрушенно покачал головой и протянул руку к калитке:

– Пойдем, достаточно подышали. Теперь самое время горячего супчику, а?

Людмила, давно уже заметившая шатавшихся под окнами мужчин, накрывала на стол. Когда с любезностями было покончено, Угорь огляделся. Ничего не изменилось в доме участкового с тех пор, как Евгений приезжал сюда. Впрочем, нет, изменилось: к двум десяткам уже знакомых фотографий, приколотых по деревенской традиции к обоям на самом видном месте, добавилось еще штук пять-семь. Данилка у мамы на ручках. Данилка, потягивающийся на пеленке. Данилка в профиль и анфас. И всего один снимок со свадьбы Катерины и Николая. А других фотокарточек с Крюковым Евгений не обнаружил.