Филипом на Бали много лет назад. Я провела пальцем по надписи на основании гномона, отрывку из стихотворения У. П. Кера о том, что не стоит надолго покидать дом ради далеких островов. Я попросила сделать эту надпись в момент тоски.

Какими же далекими кажутся эти дни на борту «Розауры», думаю я. Наверное, в жизни каждого есть момент решающего выбора, который отсекает одни пути, но зато открывает многие другие. Хотя и были времена, когда я считала, что мне следует вернуться, отказаться от сделанного мной выбора и найти другой путь в жизни – в тот период, что был до и после «Розауры». Теперь я понимаю, что страшно ошибалась. Моим выбором всегда был Уинстон, и открытая, необычная жизнь, которую я делю с ним, как раз та, которую я и хотела.

Я окидываю взглядом комнату, довольная необычно украшенной елкой, и надеюсь, что и дети это заметили. Я хочу напомнить им об этом единственном моменте в году, когда я всецело посвящаю себя радости и единству нашей семьи. Я делаю это в надежде, что они испытают такие же чувства, пусть даже времена сейчас такие тревожные.

Но кое в чем мне приходится ужаться из-за войны, особенно в отношении угощения и украшения дома. Я не могу позволить себе роскошного ужина в то время, как многие едят на Рождество дешевую баранину, а не традиционного гуся или индейку и подают традиционный пудинг с морковью вместо недоступных фруктов. И как я могу украшать все углы Чекерса, когда знаю, что многие даже не смогут встретить праздник у себя дома? Для многих британцев это Рождество будет «Блиц-дежурство», поскольку нацисты и не думают прекращать ночные бомбардировки ради праздника, и люди проведут его в бомбоубежищах. Хотя я и знаю, что британский народ невероятно жизнерадостен и сумеет наполнить праздник духом Рождества, я пытаюсь смягчить этот ужасный удар. Я стараюсь организовать в подземных убежищах буфеты – я слышала, что там будут рождественские вечеринки с песнями, весельем и танцами, а в более крупных укрытиях поставили елки. А еще я планирую, чтобы большинство убежищ посетил Санта Клаус. Я не могу запретить распевать рождественские гимны на улицах, что небезопасно из-за бомбардировок и блэкаутов, или требовать от фабричных рабочих трудиться в день подарков, а не радоваться празднику.

Уинстон, конечно, все это знает, но его мысль парит над полями боя и океанами. Она не часто опускается на улицы, по которым ходят обычные люди, в отличие от моей. Так что он не чувствует вины, попивая свой «Поль Роже» и поднимая сейчас свой полный бокал.

– За мою семью. Этот год был полон тягот и трудов, и все же мы здесь, почти все, в безопасности, в нашей теплой компании. Пусть мы снова встретимся здесь или в Чартвелле на следующее Рождество, целые и невредимые, и гораздо ближе к победе.

Все члены семьи встают, стараясь чокнуться со всеми остальными. Когда я чокаюсь с Нелли, я вижу, что ее глаза, честные и открытые, как всегда, полны печали и тревоги, слишком глубокой чтобы плакать, несмотря на то, что на ее губах улыбка. Какое же невыносимое бремя она несет, думаю я, когда один ее сын в плену у нацистов, а второй в Канаде, готовится к самой опасной роли пилота. И все же она здесь, пьет за счастливый новый год. Какая же она стойкая, а мы совсем забыли о ее просьбе.

Мы должны почтить благородство и жертву Нелли. Я снова поднимаю бокал.

– За скорейшее возвращение Джайлза из Германии. И за наших мальчиков, которые сражаются, особенно за Эсмонда, которого сегодня рядом с нами нет. Победы им и возвращения домой.

– Верно, верно! – эхом проносится по столовой Чекерса под звон бокалов.

Моя сестра кивком благодарит меня и тянется ко мне через стол с бокалом.

– За наших любимых, которых нет с нами больше – за Билли и Китти. И маму.

Непрошеные слезы, которые я пыталась раньше сдерживать, набегают на глаза, и в какой-то краткий, чудесный момент я ощущаю, что мой давно умерший брат и сестра стоят рядом с Нелли и со мной. И Мэриголд.

Я сохраняю этот момент в памяти. Я не знаю, что принесет грядущий год кроме военных действий и лишений, но я знаю, как мне повезло, что сейчас я разделяю этот драгоценный момент истории с моей семьей.

Глава тридцать седьмая

9 января – 10 февраля 1941 года

Лондон, Англия

Мы должны втянуть американцев в эту войну. Мы сражаемся одни, и я не знаю, сколько мы еще продержимся. Люфтваффе сравнивает страну с землей, немецкие подлодки уничтожают наши корабли с жизненно важными грузами. Как мы переживем зиму без хоть какой-то помощи от Америки? Вот о чем я думаю во время обсуждения званого завтрака с миссис Ландемар.

Мы с Уинстоном принимаем завтра Гарри Хопкинса[97]. Этот представитель президента Рузвельта, член его ближнего круга, прибыл в Англию вчера вечером и приедет на Даунинг-стрит завтра утром. Мы понимаем, что правая рука Рузвельта – определенно антибритански настроенный – послан с оценочной миссией, чтобы решить, следует ли Америке активно нам помогать или даже подумать о вступлении в войну. До сих пор Америка в лучшем случае уклонялась от отправки войск и техники в бой, а мы отчаянно нуждаемся в них.

Джок заглядывает в мой кабинет.

– Уинстон спрашивает, не найдется ли у вас минутка?

Мой муж хорошо понимает, что в эти дни не следует дергать меня по пустякам, значит, дело важное. Повернувшись к миссис Ландемар, я спрашиваю:

– Есть еще вопросы по поводу обеда?

– Нет, мэм, – отвечает круглощекая повариха.

– Я знаю, что из всего, что мы сумеем добыть, вы сотворите чудо.

Миссис Ландемар как-то умудряется приготовить вкуснейшие сладости из самых простых ингредиентов, что делает ее незаменимым оружием при военном нормировании продуктов.

Пройдя мимо вереницы служащих, ждущих своей минуты общения с премьер-министром, я открываю дверь в кабинет Уинстона.

– Ты посылал за мной?

– Как дела с планами для Хопкинса, Клемми?

Он что, действительно вызвал меня в свой кабинет для обсуждения меню? Я раздраженно перебираю свою двойную нитку жемчуга.

– Как договаривались. Роскошный обед в цокольной столовой Даунинг-стрит, которую я изящно обставила…

– Ну, если укрепленная подземная комната со стальными шторками и металлическими подпорками в потолке может быть «изящно украшена», – перебивает он.

Я возвращаю себе инициативу.

– Именно так, я велела выкрасить комнату в пастельно-коралловый цвет и развесить шелковые занавески и картины Энгра