когда тот приземлится в Бристоле и посадить в ждущий его биплан, чтобы доставить прямо в Чекерс на выходные. Тем утром мы получили сообщение, что он уже в дороге и прибудет в резиденцию перед ужином. Теперь нам оставалось только произвести впечатление на этого мистера Гарримана.

К тому времени, когда высокий, загорелый мистер Гарриман входит в большой обеденный зал Чекерса, я уже велела надраить все углы и закоулки этого просторного помещения до блеска, хотя штат мой уменьшился. Привести в порядок все: от полированного дерева стенных панелей и сверкающего граненого хрусталя канделябров, бокалов и кубков до наглаженной до хруста старинной бельгийской льняной скатерти, но никакой показухи, никакой напыщенности, просто полированная историческая обстановка. Эта комната представляла собой квинтэссенцию загородного особняка. Мои разведданные по Гарриману говорили, что, по всеобщему мнению, это воспитанный человек, богатый бизнесмен, ценящий все атрибуты роскоши, так что, пригласив его вступить в наш мир, мы, возможно, сделаем первый шаг к тому, чтобы привлечь его на нашу сторону. Тогда Америка в полной мере поддержит нас.

Он идет ко мне, прижимая к себе пакет мандаринов.

– Чрезвычайно счастлив познакомиться с вами, миссис Черчилль. О вашем гостеприимстве по ту сторону лужи ходят легенды, но я должен сказать, что, похитив меня прямо по прибытии и увезя в этот великолепный особняк, вы превзошли себя. Я смущенно признаюсь, что у меня в дар хозяйке есть только этот жалкий пакет мандаринов, которых я набрал в Лиссабоне, – он протягивает его мне.

У меня слюнки текут при виде этих ярко-оранжевых плодов. Не помню, как давно я ела мандарины, да и вообще тропические фрукты.

– Мы рады принимать вас, мистер Гарриман. Но не смейте называть эти роскошные фрукты жалкими – мы сто лет не видали ничего столь до неприличия прекрасного, как мандарины! – восклицаю я.

– Да-да, – встревает Уинстон, никогда не остающийся в стороне разговора, особенно если дело касается еды.

Уинстон и мистер Гарриман уходят прочь, с ходу погружаясь в вопросы вооружения. Я смотрю на Гила, думая, что, возможно, мы сможем продолжить наш разговор об американских социальных реформах, но вижу, что они с Сарой глубоко погружены в беседу. Памела, которая остается у нас в Чекерсе на уикенды, несмотря на то, что они с Рэндольфом разошлись, и это неудивительно при его романах и карточных долгах, оплачивать которые он почему-то требует ее, сочувственно беседует с двумя военными Уинстона, с которыми я бы разговаривать не стала. Милая Мэри гордо носит свою форму вспомогательной территориальной службы, и я подхожу к моей младшенькой, беру ее под руку и поздравляю с ее решением вступить в это подразделение, где она будет служить в зенитной артиллерии. Это один из военных постов, где, как я надеялась, женщины смогут найти себе место, и я в восторге от того, что моя дочь служит там.

Когда мы садимся за очередную волшебную трапезу, приготовленную миссис Ландемар, и поднимаем тост за наше общее дело, я обвожу взглядом комнату. Совместными с Уинстоном усилиями мы смогли воодушевить британцев на сопротивление нацистам, которое трудно было представить всего несколько месяцев назад. Скоро у нас может быть оборудование, боеприпасы, корабли и аэропланы, чтобы достичь успеха, если только мы сможем поддерживать британский боевой дух. Пока мы фокусировались только на выживании.

Взрыв смеха, словно пробившийся сквозь замерзшую землю ручей, выводит меня из задумчивости. Окинув взглядом стол, я понимаю, что Памела смеется над какими-то словами мистера Гарримана. Когда я в последний раз как следует смотрела на нее? Детское, азартное выражение лица как у игривого щенка исчезло, как и круглые щеки и мягкая, чувственная полнота ее фигуры. Она теперь почти точеная, все еще соблазнительно-женственная, и она привлекла внимание мистера Гарримана. Кажется, что она наслаждается его вниманием, даже отвечает на него. Это кажется неуместным, но как я могу запретить ей флиртовать после отвратительного поведения нашего заблудшего сына?

Неприличная мысль возникает у меня в голове: «А не поможет ли флирт Сары и Памелы с Гилом и Авереллом нашему делу?» – прежде, чем я успеваю изгнать ее. Господи, как я вообще смогла подумать о таком! Воспользоваться невинным кокетством Памелы и Сары даже ради великого блага? Какой ценой я готова выиграть эту войну?

Глава тридцать девятая

4 и 9 августа 1941 года

Лондон и Бекимгемшир, Англия

Стрелки дедовских часов в моем кабинете отказываются двигаться. Время на моих наручных часах еле ползет. Я хочу, чтобы часы и минуты шли быстрее, но день упорно цепляется за свою обычную рутину. Дойдет ли время когда-нибудь до полудня? Я заслуживаю отдыха, который он принесет.

Почему меня удивляет неторопливый ход времени сегодня? В конце концов, последние несколько месяцев я словно плыву в вязкой, застывшей воде, отчаянно ожидая хоть какого-то освобождения, чтобы подняться из глубины. Я ощущала, что швы моей сдержанности расходятся во время нашей кампании по вовлечению американцев в войну. Напряжение при формировании и поддержании этих связей – вместе с болью при наблюдении за тем, как мой муж гоняется за упрямым президентом Рузвельтом – было чудовищным. Но я чувствовала, что смогу вынести это бремя и держать твердое лицо, пока потоком идут сообщения о потерях, и я не вижу пути к окончанию этого конфликта, разве что путем еще большего кровопролития. Все хрупкое ощущение целеустремленности, возникшее вместе с возвращением Уинстона во власть, начинает угасать, сменяясь тревогой.

Как мне вернуться к моему состоянию спокойной решимости? Этот вопрос терзал меня среди бессонной ночи, и обширный сонм моих тревог запускал мне в душу свои щупальца. Я страшно хотела какой-то передышки, вроде целительного отпуска как на «Розауре», но я не могу сейчас покинуть Уинстона. Он полностью полагается на мою поддержку и совет, и наши рутинные дела и ритуалы – утешение для него. Я не буду, не могу позволить себе такой роскоши как передышка, особенно когда женщины нашей страны по-настоящему страдают, как моя бедная сестра Нелли, постоянно ждущая известий о судьбе своих сыновей. Не в то время, когда молодые люди умирают, а мой муж держит в руках их судьбы.

Но в июле Гарри Хопкинс прислал Уинстону сообщение, что Рузвельт сильно хочет встречи. Наконец-то пришла новость, которой мы ждали. Мы обрадовались этому сообщению, видя в нем очередной шаг к союзу с Америкой в этой войне.

Следующие недели были полны суматохи планирования, огромного труда по стыковке наземного, морского и воздушного путешествия под покровом секретности. Никто кроме Уинстона, меня и нескольких главных советников не знал его