– С кем я жила? Кто ухаживал за мной?

– Ты жила то тут, то там, и о тебе заботились все по очереди. Первый год ты спала в сундуке у Софи. Тебя сфотографировали в этой импровизированной колыбели и даже поместили снимок на афише. «Маленькая мисс Рина. Родилась в сундуке».

Одно время тебя хотели представлять в афише карлицей: ведь ты так рано для своего возраста начала петь и танцевать. Но я подняла шум. Уж раз мне светило будущее лишь в качестве диковинного уродца, то хотелось быть вне конкуренции. Единственной на афише. Ты должна была вырасти… и выросла.

– А Мина росла вместе со мной, в театре?

– Вместе с тобой? Господи, нет! Для Мины не существовало никаких «вместе»! Эта девчонка считала, что она пуп земли. Ей было наплевать даже на родную сестру, и собственная развязность не довела ее до добра. Но тебе я отдаю должное: ты никогда не попадала в беду. Как это раздражало Мину! Просто бесило! Ее лицо багровело, и она начинала колотить кулаками и ногами всякого, кто подвернется. – Феба захихикала с присвистом и сразу же закашлялась.

– Может быть, мы тебя утомляем? – предположила Ирен. Она не выносила кашель: он напоминал ей о тех временах, когда она вынуждена была беречь голос. – Мы можем зайти в другой день.

Она действительно встревожилась. Карлица согнулась пополам, и качалка под ней ходила ходуном.

Мы с Ирен поспешили на помощь и стали поить Фебу лимонадом и хлопать по спине. Вскоре она выпрямилась, утирая слезы, текущие по щекам и подбородку.

– Это из-за опилок, которыми посыпали сцену перед выступлением акробатов. Так на чем я остановилась? Ах да. Ты хотела знать, интересовался ли тобой кто-нибудь, когда ты была ребенком. – Она откинулась на спинку качалки, прикрыла распухший от слез глаз и со значительным видом сказала: – Конечно, интересовались, особенно когда ты уже чуть подросла. Но я сомневаюсь, что тебе хочется узнать про такого рода интерес.

Ирен нахмурилась, а хозяйка продолжила:

– Я видела очень многое, чего от меня никак не ожидали. Поскольку я карлица, считалось, что мне не хватает не только роста, но и мозгов. А еще меня легко не заметить. Из меня бы получился хороший детектив для агентства Пинкертона, – сказала она и вдруг усмехнулась Ирен. – О, сначала меня замечали, но, присмотревшись повнимательнее, притворялись, будто не видят. Им никогда не приходило в голову, что я-то их прекрасно вижу – и слышу.

– У тебя как будто была шапка-невидимка, – заметила Ирен.

– Вот именно! Ты всегда была сообразительной девочкой. И ты права насчет того, что у тебя была целая стайка фей-крестных – как у Спящей Красавицы в старой сказке. Когда Мина начинала беситься, они тебя защищали. Вот почему я не могла понять, почему они передали тебя маэстро.

Меня заинтриговала эта фраза – «передали маэстро», – но Ирен, казалось, меньше всего интересует эта часть истории.

То, что я считала самым важным, всегда казалось ей пустяком – и наоборот. Возможно, мы так хорошо ладили, потому что были слишком разными: споры теряли всякий смысл.

С другой стороны, Ирен часто проявляла безразличие к тому, что касалось лично ее. Казалось, она опасается открывать свои истинные эмоции. Может быть, дело в том, что она долго жила во враждебном окружении… Ведь в театральной среде зависть – самое обычное дело.

Никогда не забуду ту сопрано, которая подсыпала Ирен толченое стекло в баночку с румянами. Это было в «Ла Скала», где у подруги состоялся дебют в большой опере: она исполняла партию Золушки. Вместо того чтобы щеголять на сцене в драгоценностях, подаренных щедрым любовником (как делает большинство оперных див), Ирен уговорила своего бывшего американского клиента, мистера Тиффани, сыграть роль ее феи-крестной. Он одолжил ей потрясающую бриллиантовую перевязь, которую она приколола к корсажу. Не он ли тот маэстро, ключевая фигура ее прошлого и недавних убийств? О, вряд ли! Просто нелепые фантазии старой девы с буйным воображением.

У Ирен имелся еще один вопрос для нашей маленькой хозяйки.

– Возвращаясь к моим ранним годам… Была ли у меня фея-крестная не из театральной среды?

– Какая-нибудь миллионерша? Вот было бы славно! Но боюсь, что нет. К нам захаживали благотворительницы, и я помню одну из них. Она была в черном, что наводило меня на мысли о монахине. Эта женщина приходила, чтобы позаботиться о детях. Она питала к ним большую слабость. Хватала тебя и начинала укачивать, как младенца, хотя тебе было уже три года. Кажется, она тебе нравилась. Ты всегда дергала ее за ленты шляпки. У нее было красивое лицо, как у Мадонны. Глаза синие, как кобальт…

Ирен переглянулась со мной: снова та женщина в черном!

– А ты помнишь имя?

– Боже мой, нет! За кулисами не существует церемоний, и у всех сценические имена и прозвища. К тому же она была не из нашей среды, не из артистов. – Феба нахмурилась, сделавшись похожа на капризного ребенка. – Но я припоминаю… Ей нравилось брать тебя за руки и танцевать. Она вставала на носочки, как профессиональная балерина. А ножки у нее были изящные, маленькие, как у девочки.

Ирен слушала как завороженная.

Феба в задумчивости поднесла палец к губам. Она покачивала своей большой головой из стороны в сторону.

– Я мало думаю о прошлом. Не люблю вспоминать о тех днях. Надо сказать, я видела слишком много такого, чего не должен видеть ребенок моего возраста. – Она взглянула на Ирен. – Наша жизнь была веселой и трудной, интересной и печальной. Так же, как у женщин, оберегавших нас. Порой они не слишком хорошо оберегали самих себя. Ты понимаешь, что я имею в виду?

Моя подруга кивнула с серьезным видом.

А вот я ничего не поняла! И мне не хотелось спрашивать. Не очень-то приятно выглядеть дурочкой! Или, что еще хуже, показаться наивной. Они начали говорить полунамеками, истинное значение которых приходилось расшифровывать. Я терпеть не могла, когда при мне изъяснялись завуалированными фразами. Правда, мне было ясно: затронуты темы настолько шокирующие, что о них можно говорить только иносказательно.

– Меня саму бросили в младенчестве, – горько бросила карлица.

У меня перехватило дыхание от этих слов. Феба мне улыбнулась:

– Простите, мисс Хаксли. Я вижу, что, несмотря на суровый вид, у вас доброе сердце. Когда я родилась, одного взгляда было довольно, чтобы понять, что я калека.

– Вы не калека! – горячо возразила я. – Вы даже обходитесь без палочки при ходьбе.

– Никто не ожидал, что я выживу, – продолжила она спокойно. – Я не знала своих родителей – точнее, мать. Сомневаюсь, что у меня был отец, который захотел бы сочетаться священными узами брака. Возможно, моя мама тоже карлица.

– Что за мужчина мог так поступить с женщиной, обладающей физическим недостатком? – Моему возмущению не было предела.