– Верно, – признал Натаниэль.

Мара попыталась его обойти, но Натаниэль загнал ее в ловушку, приперев к стене.

– Хотите знать почему? – Ответа ему не требовалось. – Все из-за вашего лица.

До крайности удивленная, Мара уставилась на него:

– А что с моим лицом?

Натаниэль слегка наклонил голову, словно стремился придать своим словам рассудительность.

– Во-первых, подбородок.

Мара упрямо подняла подбородок:

– И что с ним?

– Он упрямый. – Наклонившись, Натаниэль поцеловал ямочку на ее подбородке. – Очень упрямый. И нос.

Мара с беспокойством смотрела на него.

– А с ним что?

Натаниэль провел пальцем по ее носу сверху вниз.

– Он классически прямой, но… кончик нахально курносый. – Он поцеловал кончик носа. – Вот тут.

Губы Мары задрожали.

– Не надо…

– И наконец, ваши губы… – с самым серьезным видом продолжил Натаниэль, нежно проведя пальцем по губам Мары. – Так и хочется их поцеловать.

Положив руку на шею, он наклонил ее голову. Их губы соприкоснулись, прежде чем Мара, слегка ойкнув, убрала лицо.

– Не надо, не смейтесь надо мной!

– А почему вы постоянно думаете, что я смеюсь? – спросил Натаниэль. – Как я могу доверять вам, если все, что я делаю, подвергается сомнению и необоснованному осмеянию?

Мара приняла глухую оборону.

– Я вас не осмеиваю, – раздельно произнесла она.

– Еще как осмеиваете, – сказал Натаниэль. Он поцеловал ухо Мары и почувствовал, что она вся дрожит. – И еще спорите со мной, постоянно спорите.

– Может, это потому, что вы выжили из ума? – ответила Мара. Голос ее слегка охрип. – Вы говорите не то, что думаете, дарите в июле рождественские подарки и, вися на дереве вверх ногами, сообщаете мне, что я прекрасна. Так ведут себя только безумцы.

Натаниэль намного подался назад и внимательно посмотрел на нее.

– А вы много понимаете в женской красоте? Да, вы прекрасны, даже когда я смотрю на вас вверх тормашками. Знаете ли, нелегко увидеть красоту, когда смотришь на женщину в таком ракурсе. Например, представьте себе королеву вверх ногами или…

Из горла Мары вырвался непонятный звук – то ли она смеялась, то ли это был придушенный крик отчаяния.

– Не надо, – умоляла она. – Не заставляйте меня смеяться. Я не хочу чувствовать это снова.

– Снова чувствовать что? Вы боитесь влюбиться в меня?

Мара проскочила под рукой Натаниэля.

– Жизнь и так сложна. Так что я не могу влюбляться в вас.

Натаниэль развернулся к Маре и смотрел, как она почти бежит к двери. Да, он действительно напугал ее. Но сделанного не воротишь.

– Снова убегаете. Боитесь, да?

– Да, – крикнула Мара, останавливаясь на полпути к двери и поворачиваясь к нему. – Да, боюсь!

Натаниэль сделал шаг к ней, словно приближался к пугливой лани:

– Чего вы боитесь, Мара?

Ее лицо исказилось мучительной неуверенностью.

– Всего. Боюсь чувствовать и не чувствовать. Боюсь того, что останусь одна, и боюсь довериться другому. Боюсь вас. Что случится со мной, когда вы уедете? А вы обязательно покинете меня, ведь я недостаточно хороша собой. – Мара качнула головой. – Боюсь, что не сумею удержать вас рядом.

Натаниэль увидел, как заблестела на ресницах и сорвалась вниз слезинка. Да, он определенно любил эту женщину. Любил ее мягкую и чуткую натуру, которая скрывалась под ледяной оболочкой. Его приятно забавляла та бравада, которой Мара пыталась скрыть свою уязвимость. Чейз задавался вопросом, как человек может быть настолько жестким и хрупким одновременно.

– Я знаю, что вы боитесь, Мара, – мягко сказал Натаниэль. – Знаю, потому что сам боюсь. Мне больно смотреть, как, убегая, вы замыкаетесь в себе. Вы мысленно возвращаетесь в закрытые от всех потаенные глубины, и это придает вам уверенность в себе. Ведь там вас я уж точно не достану. Неужели вы этого не видите?

Натаниэль сделал шаг вперед, желая стать той броней, которая защитит эту женщину.

– Но мы не можем провести всю свою жизнь в страхе, вечно боясь чего-то. Нам всем, Мара, дается шанс. Шанс любить и быть счастливым. Я не собираюсь покидать вас. Я не хочу, чтобы вы страдали.

– Покинете! – воскликнула Мара. – Сейчас не хотите, но потом обязательно покинете. – Она схватила с крюка плащ и надела его. Оглянувшись через плечо, она неестественно сдавленно закончила: – Я не могу позволить себе влюбиться в вас. И не хочу, чтобы влюблялись вы!

Стремительно повернувшись, она выбежала из комнаты.

– Поздно, слишком поздно, – ответил Натаниэль.

Кельвин Стайлз еще не был пьян. Он потягивал лишь пятую пинту пива. Сделав пару глотков, он ущипнул за ляжку симпатичную официантку, а затем присоединился к нестройному хору моряков, затянувших какую-то песню.

Пение смолкло так внезапно, что Кельвин не сразу услышал наступившую тишину. Весь паб замолчал. Подняв голову, Стайлз увидел, что все посетители смотрят в сторону двери. Посмотрел и он. Там стоял лакей в богатой ливрее, на его лице была гримаса отвращения.

Стайлз нахмурился. Он вообще не любил тех, кто ставил себя выше других. А этот тип явно нездешний. Как он дерзнул морщить здесь нос, прикидываясь существом высшего порядка, только потому, что был в позолоченной ливрее и носил в карманах несколько шиллингов, а не пенсов?

Сопровождаемый взглядами посетителей «Кингз хэд», лакей прошел к барной стойке и что-то сказал бармену солидным низким голосом. Тот кивнул в сторону его, Стайлза.

Лакей прошел через зал и остановился у его столика.

– Кельвин Стайлз?

Хотя лакей спрашивал, было видно, что это лишь акт вежливости.

Кельвин усмехнулся.

– Да, – ответил он. – А вы, черт побери, кто?

Лакей бросил на стол монету в одну гинею и посмотрел в глаза Кельвину.

– Мой господин хочет поговорить с вами. Он ждет снаружи.

Стайлз секунду смотрел на золотую гинею на столе, затем пожал плечами и, взяв ее, положил в карман.

– Следуйте за мной, – сказал лакей.

Стайлз прошел вслед за ним к ожидающему их крытому кебу на углу. По отделке Кельвин догадался, что такой кеб мог принадлежать только очень богатому человеку.

Открыв дверь, лакей жестом пригласил Стайлза пройти внутрь. В кебе сидел белокурый красивый джентльмен. Губы Кельвина скривились в презрительной усмешке.