Нельзя не увидеть в этом предательства интересов французской короны, выражающегося в клятвопреступлениях и вероотступничестве; ничем другим нельзя назвать вооружённые нападения на помазанника Божьего и его мать, вместо которой они сами мечтают править королём и монархией. Считаю правомерным и необходимым вмешательство Святого престола, который, буде повторится мятеж, буллой отлучит от Церкви главарей бунта: герцога Бретонского Пьера Моклерка де Дрё и графа Булонского Филиппа, прозванного Строптивым, коего мятежники планируют поставить во главу нового правительства.

Третий — Гуго де Лузиньян, граф де Ла Марш, — по всему видно, одумался. Он дружен с графом Шампанским и побаивается его, а потому — надолго ли, кто знает? — держит сторону короля и его матери, которая верна Святому престолу и крайне благожелательно относится к Вашему покорному слуге Роману де Сент-Анжу.

Писано в Париже 26 августа 1227 года».

Королевский дворец загудел, зажужжал на все лады: королеву-мать чуть не убили у стен Дрё, её спас от смерти Тибо Шампанский! «Теперь она не отпустит его от себя. Да и неудивительно, ведь у них такая любовь, а она ещё совсем не стара», — трещали фрейлины. «Что ж такого? Найдётся разве дама, что устоит перед таким рыцарем и не раздвинет ног? Не старуха же она, к тому же испанка с горячей кровью», — делились мнениями придворные ловеласы.

Правдой во всём этом было то, что Бланка решила не отпускать от себя Тибо. Она не могла, не хотела этого делать, всё женское существо её противилось расставанию, хотя она и понимала, в каком свете иные злопыхатели могут истолковать её поведение. Не столь ещё прочной, не вполне утвердившейся была её власть, и ей не следовало афишировать свои отношения, прикрываясь статусом правительницы королевства, — она знала и об этом. Ей не подобало давать пищу для дурных толков, и она не позволяла себе того, что вполне могла позволить себе каждая из её придворных дам в любом укромном месте дворца. С ней рядом был легат, архиепископы Санса и Реймса, её советники, и она не имела права ронять свой престиж в глазах всех этих людей, даже мысли не допускала об этом. Её каприз (желание всегда видеть рядом с собой верного Тибо) казался ей не внушающим никаких опасений, ведь вместе они были только днём, ночью же ширма недозволенности разделяла этих двух людей. Бланка знала, что за ней следят, стараясь уличить её в грехе, поймав на «месте преступления», поэтому «преступление» это было ей заказано в тюрьме, которая называлась королевским дворцом в Сите.

Но ничто не помешало Бланке и Тибо со всей страстью отдаться своей любви, когда они по пути в Париж остановились на ночлег в замке сира де Монфора. Знали об этом лишь двое: Бильжо и сам де Монфор.

И всё же это невинное, как ей казалось, желание, продиктованное, если вдуматься, простой благодарностью, принесло совсем неожиданные плоды, взращённые противниками Бланки в их сумрачных и холодных садах.

А пока Тибо читал даме своего сердца новые стихи и пел песни о любви. Она слушала с большим вниманием, не выказывая былого равнодушия, и Тибо, бросая пылкие взгляды на любимую женщину, видел в её глазах проснувшееся к нему нежное чувство, а порой и слёзы. Бильжо в такие минуты оставлял их одних, доверяя жизнь своей госпожи её верному рыцарю. Надо сказать, ему не приходилось скучать в это время: его ждала юная придворная дама, которая, что называется, положила глаз на стройного и неприступного стража королевы-матери. Однажды она сама, улучив момент, подошла к нему и, краснея и стыдливо пряча глаза, заговорила о каких-то пустяках. Проницательный Бильжо, увидев пунцовые щёки девицы по имени Амальда, безошибочно определил причину смущения и, ничуть не стесняясь, поцеловал девушку в губы. Она одарила его благодарным взглядом, хлопнула раз-другой длинными ресницами и мило улыбнулась. Бильжо расценил это как знак к началу действий, и не ошибся.

Бланке казалось, что всё уже позади и можно наконец заняться делами, перемежая их отдыхом на соколиной охоте, которую она очень любила, но Тибо похоронил её мечты, сказав ей несколько дней спустя:

— Это не последний костёр, они разведут новый. Я знаю эту свору и их вожака. Ему не дают покоя утраченные территории, которые он надеется вернуть с помощью баронов. Такие, как он, успокаиваются только в могиле.

А Изабелла Ангулемская, до которой много дней спустя дошли вести из Парижа, недобро усмехнулась и зло прошипела:

— Мужчины не смогли с тобой справиться, кастильянка, стало быть, пришёл мой черёд.

Написав письмо Папе, кардинал не успокоился и продолжал бушевать в адрес мятежников. Семейство Дрё давно сидело у него костью в горле, недавние события загнали кость ещё глубже, и он стал требовать принятия к этому «осиному гнезду» самых решительных мер.

— Сир, — говорил он королю, — одно ваше слово, и эти смутьяны навсегда исчезнут с вашего политического горизонта. Вспомните, как они досаждали вашей матери и вам. Какое же надо иметь терпение, чтобы не предать их главарей суду! А вы ещё держите их некоторых представителей у себя во дворце.

— Они мои придворные, ваше преосвященство, и, по-моему, весьма далеки от помыслов о бунте. Томас де Куси, Рауль… разве они были замечены хотя бы в одном мятеже?

— Не были, так будут! Семейка лжива и продажна, все — одного поля ягода.

— Право, я не знаю, господин кардинал, — смутился Людовик, не умеющий пока что решать такие вопросы. — Не лучше ли вам поговорить об этом с моей матерью?

— Так я и сделаю, сир, — сказал легат и откланялся.

Как он и предполагал, королева-мать встретила его предложение в штыки:

— Мы расстались с Моклерком отнюдь не врагами. С какой стати мне наносить удар его семейству?

— А вот он, не задумываясь, нанесёт вам новый удар. Не он, так его зятья и кузены.

Бланка вспомнила: то же говорил и Тибо.

— Кто мог внушить вам такие мысли?

— Их поведение. Сколько раз Моклерк приносил вам присягу верности? Столько же и нарушал. Он сделает это и в следующий раз, и так до тех пор, пока не добьётся своего.

— Чего же?

— Устранения вдовствующей королевы со своего пути. Волки тогда перестают преследовать добычу, когда она в бессилии падает на землю. Эта стая мечтает вас свалить. Так не лучше ли, повернувшись к ним, встретить их, одного за другим поддевая на рога?

— Но герцог обещал… он поклялся! Мы заключили мирный договор!

— С ним, но не с его семейством, у которого найдётся новый вожак. Удалите их всех от двора, так будет спокойнее.

— Но этим я рискую их только озлобить. Я наживу новых врагов, кардинал, ведь среди представителей этого рода есть те, что вовсе и не помышляют о заговорах и мятежах.

— Чужие мысли не прочтёт и оракул, мадам, человек — тем более. Все они — одной ладони пальцы. Моклерк сумеет перетянуть на свою сторону остальных.