— Отвечай, игумен! — поторопил Арсентий.

— Клевета все, — сдержанно возразил Ларион. — Обряды справляем, аки патриархом указано…

— Клевета? — перебил архиепископ. — А ну, перекрестись!

Обернулся игумен ко главам собора, размашисто перекрестился троеперстием, а руку-то потом спрятал в длинный рукав и фигу состроил.

— Добро! — похвалил Арсентий, но глядел все недоверчиво, с лукавиной. — А теперь веди в храм да книги показывай, по коим обряды творишь и кои тебе исправить велено было. Стрельцов же вели в трапезную проводить. Пускай накормят их да обогреют.

Кликнул игумен библиотекаря Тихона, горбатого, бледнолицего монаха с клюкой. Приковылял тот, поклонился Арсентию, брякнул ключами. Не стар был Тихон, но болезнь его так согнула, что ходит и неба не видит.

— Экий ты! — рассмеялся воевода. — Ровно гусь шею-то несешь!

— Не смей! — одернул его Ларион. — Хворый он, грешно смеяться!

Поспелов лишь плечами повел, а все одно улыбается.

Отомкнул Тихон двери, пропустил вперед высоких гостей, сам же последним вошел и притаился у порога. Одна у Тихона была выгода от хворобы: чтобы поклониться, нагибаться ему не надо. Так и ходил он всю жизнь, ровно кланялся всем.

— А верно ли, что в обители беглые прячутся? — вдруг спросил Арсентий, ступая в глубь библиотеки. — Али снова клевещут?

Он снял с полки книгу, открыл, но глядел-то все на игумена, так и жег прищуренными глазами.

— Есть мирские в обители, — согласился Ларион. — Юродивые да нищие зимуют. Да работный люд — солевары, что с низов, с моря пришли.

— Про беглых сказывай! — оборвал его воевода. — Про тех, что святейшего указа ослушались и молятся по-старому.

— А ты не покрикивай! — сказал Ларион. — Чти сан святой и допрос мне не учиняй! Нету беглых, а какой есть народ в обители, так все православные.

Архиепископ будто забыл, о чем спрашивал. Посмотрел книгу, потеребил листы и вдруг бросил ее на пол. Игумен закаменел лицом, сжал посох, но смолчал. Тихон же за его спиной ахнул только и еще ниже согнулся. Тем временем Арсентий выбрал еще одну книгу, глянул вскользь и к первой бросил. Воевода же от слов игумена лишь пуще разошелся:

— Коли надо будет, и спрос учиним и правеж! И на стряску подымем, как Феодосью Морозову!.. А пока добром спрашиваю про беглых: они в обители есть?! Вот письмо к тебе, писанное протопопом Аввакумом, где он просит тебя принимать да привечать беглых раскольников.

— Про письмо знать не знаю, — сказал Ларион. — А беглых нету.

Между тем куча брошенных Арсентием книг росла. Стонал у порога горбатый Тихон, корежило его и гнуло к земле. Наконец архиепископ проверил всю библиотеку и встал подле игумена.

— Тебе, Ларион, указ был книги править, — сказал он спокойно и лукаво. — И что править было отписано, и что совсем в огне пожечь. Почему указа не сполнил?

Игумен молчал, опустив голову, глядел на брошенные книги.

— Аль запамятовал? — не отставал архиепископ. — Аль от старости сознание твое помутилось? Аль и впрямь на стряску захотел?.. Гляжу я, излукавился ты, Ларион, но я тебе истинный путь укажу. Новые книги привез я. Нынче же на моих глазах молебен отслужишь по новым обрядам. А я погляжу, куда тебя потом — в пустыню либо в яму… А то отвезу вот в чисто поле да отпущу с миром. Нынче метельно на дворе, снег глубокий…

Ларион молчал, стиснув посох. Почудилось ему, будто за его спиной вырос кто-то и горой стоит.

— А эти к чтению не пригодны более. — Арсентий пнул книги, что валялись на полу. — Поганые они, еретические…

Молчал игумен, слушал. А за спиной-то все кто-то стоит и тоже молчит, пыхтит в затылок… Не выдержал, оборотился Ларион и глазам своим не поверил: Тихон разогнулся и уж почти прямой стоял, одной высоты с воеводой.

Стрельцы же откушали в монастырской трапезной, обогрелись — и снова на улицу, во двор. Умяли снег посередине, натащили дров из поленниц и выложили клеть вперемешку с соломой. Хоть и был приказ игумена всем мирским людишкам сидеть тихо по углам и не выставляться, да не стерпел кто-то — высунулся поглядеть, что там стрельцы во дворе делают. Выглянул и заорал благим матом. За ним другие подхватили, и полетело:

— На костер садить кого-то будут!

— Жечь! Жечь хотят!..

— У-о-о-а…

Вывернулся откуда-то юродивый, проскакал козлом по двору и зашептал так, что везде слышно:

— Самого владыку жарить будут Лариона!..

Будто колокольный перезвон разнеслась весть, и зароптал народ, полез из своих нор и углов, вывалил на двор, сгрудился, стабунился возле клети. Молчаливые краснорукие солевары, прокаженные в язвах, странники, юродивые и беглые раскольники в скуфейках. А метель все метет, белит толпу — и уж не понять, кто где. Даже стрельцов так снегом залепило — по одним бердышам и узнаешь.

— Да что же это, православные? За что мучения такия?!

— Ныне супостатам легше на Руси жить…

— На все воля Божья, терпите, православные!

— Тихо! Воевода идет!

Воевода кликнул стрельцов: трое из них со всех ног бросились к нему, а другие начали поджигать солому в клети. Огонь неторопливо высекли, трут раздули, потом от него тряпицу смоляную запалили и тогда уж огонь к соломе поднесли. Прикрывают его от ветра полами кафтанов, берегут, чтобы не задуло, радуются, словно костер разводят, чтобы хлёбово сварить или обогреться.

Притих народ, а кто и на колена пал, руки к небу — шорох от молитв да проклятий, сказанных шепотом.

— Идут! Идут!

От собора вереница людей потянулась. Шагают медленно, будто на погост покойника несут. Впереди архиепископ с посохом, глядит величаво, далеко, щурится от метели. За ним игумен Ларион тащится с книгами на руках — гнется, качается; потом стрельцы-молодцы — эти легко ступают, хоть и груз велик. Последним Тихон бредет, озирается и безголосо кричит черным ртом. Народ на Тихона глядит — что такое?! То хворый ходил, согнутый, как сосна на болоте, а здесь — эким дубом возвысился!

Воевода сбоку всех по сугробам ступает, режет снег красным сапогом, сабелькой позвякивает.

Остановились у костра, сбросили ношу и отступили к толпе. А пламя-то разгорелось, охватило поленья, искры в небе со снегом смешались.

— Сади книги! — приказал Арсентий и навис над Ларионом. — Эти книги богохульные, сади в огонь.

Ларион замер, не шевельнется. Несколько расторопных стрельцов похватали книги да начали их в огонь бросать. Целятся в самую середину, где пожарче, и летят книги, хлопают крышками, словно крыльями.

— Смирись, Ларион! — прикрикнул архиепископ. — Смиришься — помилую!