Потап оказался в дядькиной семье, и несладко же ему там жилось. Сироте оно вообще горько, каждый норовит куском попрекнуть… работать заставляли за троих, а кормили за половинку. Хорошо еще, Потап в отца пошел, худой, но жилистый. Когда б в мать, уже б на его могилке снежок лежал…

А уж наслушался.

Плохая кровь, дурная утроба…

Молчали бы, твари!

Не видели вы того, что Потап видел! Как отец после рабочего дня в поле приходил домой, как помогала ему ополоснуться мать, как подавала полотенце…

А потом крепко приникала к своему мужу. И Потап прятался в кольце их рук от всего окружающего мира… хоть раз бы еще его кто так обнял!

Хоть на секунду!

Любили они друг друга, а городской фершал сказал маменьке, что та больше родов не перенесет. Вот отец и запретил… мамка-то хотела. Но тут батя был непреклонен. И Потапу они все объяснили…

А потом батя простыл. Вроде сначала и незаметно было, а потом сгорел в два дня, никакие лекарства не помогли. Мамка держалась, сколь могла, но…

Потап минуты считал до своего восемнадцатого дня рождения. Но три года еще… сам он ни землю не поднял бы, ни дом бы не удержал, все бы поплыло, развалилось…

А тут…

Страшно, конечно! Кому ж не страшно!

Когда его с торой послали, он вообще едва порты не намочил. Слышал, что дядька рассказывал. Троих положила, глазом не моргнув… баба такой быть не должна.

А потом страх как-то сам собой и прошел.

Когда Яна начала расспрашивать о семье.

Когда рассказала, что ищет сына.

Когда дала ему револьвер и показала, как правильно целиться… Потап не был снайп… спейп… сразу он не попал. Но тора сказала, что у него хороший глаз.

Хороший!

А сейчас ей разузнать кое-чего понадобилось…

Отказать? Да Потапу и в голову такое не приходило! Наоборот… у него была идея, которая с каждым днем ему все больше нравилась.

Где лучше расти? В дядькиной семье, где кажный норовит куском попрекнуть? А дом, надел… так тут еще надвое сказано. Проживет ли он эти три года? Так-то…

Хорошо, растет он медленно, одежда пока по размеру, да и обувка. Но работой его завалили, кормят впроголодь, а тетка может и сковородник схватить…

А еще в доме Потапа поселился дядькин младший сын с женой. И уходить им вовсе не хотелось. Потап слышал, как тетка это со снохой обсуждала. Та плакалась, мол все хорошо, да не наше, свое бы наживать, а тетка успокаивала.

Мол, твое будет…

Три года это срок, может всякое случиться. Ты обживайся, дальше видно будет.

А что случиться может?

А вот то самое…

Так что в деревню Потап шел не с добрыми мыслями. Тяжко сироте на свете. Хоть и родня, а хуже зверья бывает…

* * *

Придремать Яна не успела.

- Тора Яна, у меня новости.

Потап был аж весь наскипидаренный. Яна посмотрела скептически.

- Что скажешь?

- Тора Яна, тут дело такое… троих положили в поместье. Самого тора, его жену и дочь. Иван, Надежда, Ирина, - перечислила Яна.

- Да. А говорят, мальчонка там у них был – так его-то и не оказалось.

Яна почувствовала, как на миг закружилась голова, ватными стали ноги…

Гошка, ты жив!!! Я найду тебя, сынок! Обязательно найду!!!

- А где он мог оказаться? Неизвестно? Ничего?

- Я с бабкой Лукерьей поболтал чуток, помогал ей ведра тащить от колодца. Она кормилицей была у Ирины Иванны…

- И?

- Говорит, если кто и может знать, так это лесник местный. Савватей.

- Почему?

- Бабка мялась… я так понял, что тайна…

- То есть все в курсе, но вслух не говорят?

Потап почесал нос, соображая, и кивнул.

- Вроде как так. Говорят, у него шашни с торой Надеждой были.

- Ага… давно?

- Давно. Но доверяла она ему сильно. И помогала крепко.

Яна задумалась.

- А где живет сей лесник?

- Дом-то я знаю. Да только лесника там нет.

- Почему?

Яна почувствовала знакомое ощущение. Отец говорил так – встала на след… вот, она встала… НУ!!!

- Говорят, пропал он!

- Когда?

- Аккурат того дня, как поместье спалили. Кто говорит – убили его, кто – с бляжьей девкой сбежал…

- Какой!

- Ну… блудной!

- А… - поняла Яна. – Как девку звать?

- Аксинья, навроде. Тора?

Яна в раздумьях вертела в пальцах острый нож…

- Надо подумать. Больше никто в деревне не пропадал?

- Нет, тора. Только лесник и ента… Аксинья…

- она одна жила?

- Нет, тора. У нее мать есть…

Яна кивнула.

- Дом покажешь?

- Покажу. Я все разведал… пойдем, тора?

- Нет.

Мальчишка посмотрел удивленными глазами.

- Тора?

- Ночью тот дом найдешь?

- Найду… тора, только там собака.

Яна махнула рукой.

- Разберемся…

* * *

Собака действительно не залаяла.

Евдокия мирно спала, когда к ее виску прижалось холодное дуло револьвера.

- Пискнешь – пристрелю.

- А… - задохнулась баба.

- Не бойся. Ты мне не нужна, мне надо знать, куда отправилась твоя дочь…

Каким-то шестым чувством, которое чудесно пробуждается под угрозой гибели, Евдокия поняла – лучше не врать. Ну и не стала.

- Савватей ее в город увез.

- Зачем?

- Внук у него. Сказал – родные умерши, пригляд надобен…

- И никого лучше деревенской проститутки не нашлось?

За дочь Евдокия обиделась, револьвер там, али что…

- Что б ты понимал…

- А ты объясни? – шепнула темнота. – Так, чтоб мне понятно было.

- Кто ж из баб так лесничиху-то обидит? А Ксюха, считай, отрезанный ломоть, соли, не соли, горьше не будет. Уже наплакалась… на то и Марфа не обидится. Она хоть баба крепкая, а не дура…

Яна поняла. Кивнула, забыв, что ее в темноте не видят. Деревня же!

Все связаны, где родством, где выгодой, где еще какими отношениями. И помочь Савватею с его внуком невесть от какой бабы – значит, сильно оскорбить его жену. И детей, естественно…