– Печь?! – с ужасом переспросил Тимаев. – Здесь? В вашем кабинете?!

– Ну, не в кабинете, слава богу, а в остроге… убытку, конечно, меньше… но шуму было предостаточно.

– Наказали, надеюсь, по всей строгости?

– О, безусловно.

Тимаев посмотрел на сонную физиономию Брагина с подозрением. Снова принялся шуршать бумагами. Затем выпрямился, прошёлся по кабинету.

– Осмелюсь спросить – для чего всё это, Афанасий Егорович? Не мне вам объяснять, что закон есть закон. Я сам человек не злой, но ведь мы с вами на должности государственной! И «Уложение о наказаниях» чтить обязаны, как Евангелие! Я, право, не знаю, что и думать! У вас ведь сын вместе с вами живёт – за него-то хоть не боитесь?

– За Алёшку? С чего? Он за себя постоять умеет. Да, кроме того, он в Иркутске, в гимназии сейчас.

Тимаев только развёл руками. Чуть погодя ворчливо спросил:

– А что это за разбойничья рожа сидит у вас в сенях? С ружьём в обнимку! Я мимо прошёл – он даже не поднялся! А ведь тоже каторжный, надо полагать?

– Рожа разбойничья?.. А-а, это Хасбулат. На его счёт не беспокойтесь. Он уже своё отбыл, теперь вольный. Мой слуга.

– Не боитесь давать ему ружьё в руки?

– Кому-кому, а ему не боюсь. Он отменно умеет с ним обращаться.

– Афанасий Егорович, – помолчав, со вздохом заговорил Тимаев. – Мне, ей-богу, всё время кажется, что вы или шутите, или смеётесь надо мной.

– Я так на Петрушку похож?

– То-то и оно, что непохожи. Но мне, видите ли, принимать от вас завод. Может, вы всё же растолкуете, к чему такие вольности среди опасных людей? Вы ведь человек неглупый, весьма опытный. И если пошли на это, значит, была причина?

– Да не было никакой причины. – Брагин тяжело, всем телом развернулся к собеседнику, и кресло под ним истерически завизжало. – Просто я здесь шесть лет с этим опасным народцем вожусь. А до этого на Николаевском – четыре. А до Николаевского – на Иркутском поташном… И должен сказать, что, хоть к высшему начальству отношусь с глубочайшим уважением и законы чту, но… дела нашего в министерствах не знают. Кандалы людям – только помеха в работе, а побегам и бузе всяческой ничуть не препятствуют. Поскольку разбойники мои, если будет нужда, снимут их в три минуты.

– Вы шутите!

– Ничуть. Ещё на этапе сей науке нехитрой обучаются. Весной, кому надо, сбросят – и в тайгу!

– Но, позвольте, а внутренние беспорядки?.. Ведь это же убийцы, разбойники! Надо же как-то держать в узде…

– Их? В узде? Кандалами-то?.. – усмехнулся Брагин. – Помните, как Александровский горел? Как бунт ударил? Ведь все до единого тогда в кандалах были, а не помогло! У меня бунтов нет. Сами видели. – он кивнул на бумаги. Тимаев молча пожал плечами и заходил по кабинету.

– А заковывать баб я и вовсе нужды не вижу. Бабы обычно не бегают, им через тайгу не продраться. А жить всё же легче без железа.

– Так вы им здесь намеренно жизнь облегчаете?

– Я себе её облегчаю. – невозмутимо поправил Брагин.

– Позвольте, но такое заигрывание с каторжниками…

– Да нет, право же, никакого заигрывания! – впервые в голосе Брагина прозвучали досадливые нотки. – Владимир Ксаверьич, у меня ведь завод, дело! Всё работать должно! Сами видите, что выработку даём изрядную, так чего же более?

– У вас, Афанасий Егорьич, КАТОРЖНЫЙ завод. – холодно ответил Тимаев. – И мне всё же мнится, что забота ваша должна быть прежде всего о соблюдении буквы закона. Выработка – она повсюду есть. Выше, ниже – какая разница? В случае низких прибылей взыску-то от начальства не будет, сами знаете. А на завод посланы в наказание людские отбросы, мерзость и грязь! И забывать об этом они не должны ни на миг! Каторга есть каторга, мне ли вам объяснять! Ваша задача прежде всего в том должна состоять, чтобы эти… тьфу, и людьми-то назвать язык не повернётся… чтобы они всечасно помнили, за что они здесь и что кара сия справедлива! А они у вас обитают, как у себя по деревням! Я честный человек и, безусловно, напишу губернатору, что доносы на вас – лживы, что завод в отменном порядке и бунтов нет… равно как и побегов…

– Благодарствую.

– …но с вашими методами не могу и не должен согласиться! Если каждый будет сам себе законом… если распоряжениями начальства так недопустимо манкировать… Афанасий Егорьич, голубчик, ведь это основа государства рухнет!

– Право?..

– Вы допускаете, что законы пишут господа глупее нас с вами?!

Брагин молчал. На его некрасивом лице появились резкие, усталые складки. Тимаев напряжённо ждал. Наконец, бывший начальник завода медленно выговорил:

– Воля, Владимир Ксаверьич, ваша. Вы принимаете завод – вы теперь здесь хозяин. Моя совесть чиста, я вам и людей, и бумаги сдаю в сохранности. Что не воровал – сами видите, в чём был – с тем и съеду.

– Вы, спаси Бог, не обижены ли? – обеспокоенно спросил Тимаев. – Я с самым чистым сердцем… У меня ведь у самого дочка! На днях её из Иркутска сюда забираю, так не поверите, как страшно!

– Вижу, что с чистым. И не обижен. – не меняя тона, отозвался Брагин. – А за Наталью Владимировну не страшитесь. Мои оба среди каторжных выросли. И няньки, и дядьки, и прислуга вся…да вы сами видели. И, слава Богу, живы и здоровы. Чего и вам с дочерью желаю.

Через несколько минут новый начальник завода ушёл, и Брагин остался в своём кабинете один. Когда дверь закрылась, он с неожиданной лёгкостью поднялся с кресла и прошёлся по комнате. Остановился у окна, заложив руки за спину. Прислушался к тому, как самозабвенно, заливисто щёлкает дрозд на ёлке в палисаднике. Усмехнулся краем губ.

Сзади послышались мягкие шаги.

– Хасбулат? – Брагин не обернулся. – С какой стати входишь без зова? Ей-богу, вконец распустился…

– Ушла началнык? – гортанно спросил черкес, тоже подходя к окну.

– Спасибо, что ты хоть при нём сюда не впёрся.

– Башка имеим.

– Да ну?..

Хасбулат недоверчиво покосился диким чёрным глазом. Мрачно сказал:

– Ружа испугался. Чёртовым рожам меня назвал. Мимо идти боялся.

– Неужто ты разобиделся? А ещё абрек…

Черкес презрительно скривился. Долго молчал. Затем осторожно спросил:

– Бедам ждать?

– Теперь уж всяко может быть. – не сразу отозвался Брагин. – Впрочем, я уже ничего не могу сделать. Мы с тобой на днях уезжаем. Хотя… Может, отпустить тебя на твой Кавказ? Ты ведь уже вольный. Денег дам, и ружьё с собой заберёшь. Поедешь?

– За что гонышь? – бесстрастно спросил Хасбулат. Брагин, обернувшись, взглянул на него, усмехнулся:

– Прости, брат. Конечно, вместе поедем. Алёшка наш в гимназии уж заканчивает. Съездишь за ним в Иркутск, заберёшь – и ко мне на Селенгинский. Будем теперь там дело ладить. А здесь что ж… Здесь – кончено.